В выжженных прериях Запада нет, пожалуй, городка безотраднее, чем Хиберс-Блафф. Хилые деревца, покосившиеся столбы, ржавая проволока никак не вяжутся с величием бескрайней равнины. Земля — голая от засухи, поля — сплошная глина, из которой кое-где торчит скелет лошади или коровы. В ложбине, заваленной консервными банками, бежит обмелевшая речушка, по берегам ее разбросано несколько сот домишек, убогих как размером, так и материалом, из которого они выстроены. У городских лавочников лица аллигаторов, а все прочие жители лицом и голосом смахивают на лягушек.
Эдвард расположился в гостинице Мерглера, что напротив похоронного бюро. Оставив вещи в номере, он вышел на улицу почитать вывески. Потом пошел в гостиничную столовую, где его ожидало рагу из солонины, которое произвело на него впечатление еще более тягостное, чем сам город, ведь город, по крайней мере, не надо было класть в рот. Несколько оживившись от этой мысли, он решил пройтись по главной улице.
Но не прошел он и нескольких ярдов, как ему отчетливо показалось, что он теряет рассудок, и он вернулся в гостиницу. Там он вскоре поймал себя на том, что кусает пальцы от непреодолимого желания вновь вырваться наружу. Но стоило ему шагнуть за порог, как его начало трясти от ужаса. "В таких местах, как это, — подумалось ему, — человек страдает одновременно клаустрофобией и агорафобией. Теперь я понимаю назначение крыльца или кресла-качалки".
Чем он и поспешил воспользоваться и каждые несколько секунд прикидывал, где хуже: в гостинице или на улице. На третий день часов в одиннадцать утра избранная им терапия перестала оказывать действие и что-то внутри его надломилось. "Надо отсюда выбираться, — сказал он себе. — И как можно скорее".
Деньги его пришли. Штраф был оплачен, а грудь перебинтована. Ему — еще предстояло рассчитаться с владельцем лавки, но грозный иск о возмещении убытков обернулся ничтожной денежной компенсацией. Эдвард расплатился и мог ехать на все четыре стороны. Он пошел забрать машину из гаража, где ее ремонтировали, но там его поджидало небольшое разочарование. Он вернулся в гостиницу, уложил чемодан и послал за хозяином.
— В котором часу уходит отсюда следующий поезд? — спросил он.
— В восемь, — спокойно ответил хозяин гостиницы.
Эдвард посмотрел на часы, они показывали полдень. Он взглянул на хозяина гостиницы, потом в окно на похоронное бюро напротив.
— Восемь часов! — произнес он тихим, срывающимся от отчаяния голосом. — Что же мне делать?
— Если хотите убить время, — сказал хозяин гостиницы, — можете сходить на аттракционы. Они открываются в час.
Ровно в час Эдвард уже стоял у турникета и с первыми тактами бравурной музыки прошел внутрь.
"Не буду торопиться смотреть все подряд, — решил он. — В половине второго посмотрю на теленка, в два — на толстую женщину, в половине третьего — на мальчика с хвостом, а в цирк пойду в три. В половине пятого не откажу себе в удовольствии посмотреть на зажигательный танец с веером, воспоминание о котором скрасит зрелище гигантской крысы в половине шестого, а в половине седьмого посмотрю на спящую красавицу, какой бы она ни была. В результате у меня останется полчаса, чтобы забрать из гостиницы вещи, а еще один, самый счастливый час, проведу на перроне, если таковой имеет место. Будем надеяться, что поезд придет вовремя".
Ровно в назначенное время Эдвард с мрачным видом изучил обе головы двухглавого теленка, ноги толстой женщины и спину хвостатого мальчика. Когда дело дошло до танцев с веером, он полюбовался красочными веерами. Посмотрел на гигантскую крысу, а гигантская крыса посмотрела на Эдварда.