— Уезжаю сегодня, — сказал Эдвард, — восьмичасовым поездом. — Гигантская крыса опустила голову и отвернулась.
Когда Эдвард подошел к балагану, где находилась спящая красавица, туда уже валил народ.
— Поторопитесь! — кричал зазывала. — Сейчас подымется занавес и вы увидите обворожительное личико и формы девушки, которая не может проснуться. В ночной рубашке. Спит уже пять лет. В постели! В постели! В постели!
Эдвард заплатил двадцать пять центов и вошел в переполненный балаган. Как раз в это время по сигналу гнусного типа в белом халате, со стетоскопом на груди, занавес поднялся.
На низком помосте рядом с больничной койкой стояла зловещего вида шлюха, наряженная в форму медицинской сестры.
— Вы являетесь свидетелями чуда, — объявил псевдодоктор, — перед которым бессильна современная наука. — Он продолжал молоть вздор в том же духе. Эдвард впился глазами в лицо девушки. Ничего более восхитительного он, безусловно, никогда в своей жизни не видел. — Итак, господа, — говорил импресарио, — дабы не опорочить доброе имя современной науки, я хочу, чтобы вы воочию убедились, что мы вас не обманывали, утверждая, что юная дама, во-первых, спит и, во-вторых, хороша собой. Чтобы вы не подумали, будто лежачее положение, в котором находится больная днем и ночью на протяжении пяти лет, привело к деформации фигуры или атрофии конечностей, — сестра, будьте любезны, откиньте одеяло.
Сестра, по-бульдожьи осклабившись, стянула захватанное хлопчатобумажное одеяло, и под ним открылось тело этого прелестного создания в прозрачной ночной рубашке, лежащего в самом изящном и трогательном положении, какое только можно вообразить.
"Если бы, — размышлял Эдвард, — все мои леса и поля, вместо того чтобы каждый год одеваться колокольчиками и первоцветом, дикими розами и жимолостью, веками копили в себе свое богатство, чтобы вложить его в один-единственный цветок, — этим цветком была бы она". Он сделал паузу, чтобы выслушать возражения своего обычного придирчивого genius loci [37], но их не последовало.
— Друзья мои, — продолжал тем временем гнусный шарлатан, — мировая наука уже пять лет не в состоянии вывести эту молодую красивую девушку из транса; позвольте напомнить одну историю, которую вам, возможно, доводилось слышать еще детьми, сидя у мамочки на коленях. Я имею в виду сказку о том, как Спящая красавица, сказав "Ах!", просыпается от поцелуя Прекрасного принца.
"Не может быть никаких сомнений, — думал Эдвард, — что если бы все поцелуи перед сном, сумеречные грезы, мечты и желания, когда-либо посетившие мою давно не существующую маленькую детскую, соткались в один-единственный ангельский образ, — этим образом была бы она".
— Поскольку, как вам хорошо известно, тщательный медицинский уход за больной стоит немалых средств, — говорил хозяин балагана, — мы готовы за скромную мзду в двадцать пять центов, которые следует опустить в вазу на столике у постели, предоставить любому из находящихся здесь джентльменов возможность испытать себя в роли прекрасного принца. Итак, занимайте очередь, друзья, и соблюдайте порядок.
Качая головой, Эдвард пробрался к выходу, вернулся в гостиницу и сел у себя в спальне, снедаемый яростью и стыдом. "Почему мне так стыдно? Потому ли, что я не нашел в себе сил воспрепятствовать этому зрелищу? Нет, это было бы нелепо. И все же во всем этом есть что-то… что-то отвратительное. Нет. Может, я хотел сам поцеловать ее! Это было бы низко, подло, гнусно! Тогда почему, во имя всего, что стыдливо, девственно, прелестно и невинно в этом мире, я опять иду на этот омерзительный спектакль?
Зайду всего на минуту. Потом заберу вещи, отправлюсь на вокзал, сяду и буду ждать поезда. Не пройдет и часа, как я поеду домой.
Но что такое мой дом?! — вскричал он почти вслух. — Зачем он мне, если в нем не найдет себе пристанища это существо, — она, и никто другой! А не она сама, так ее образ, мечта о ней, воспоминание, которое я увезу домой на своих губах и буду хранить вечно, если только поцелую ее хотя бы раз. Клянусь Богом, я так и сделаю!" С этими словами он подошел к балагану, откуда выходили довольные зрители. "Вот и хорошо, — подумал Эдвард. — Пока балаган опять не заполнится, они опустят занавес. Может, удастся недолго побыть с ней наедине".
Он отыскал задний вход и протиснулся в узкое отверстие в брезенте. В перерыве между сеансами доктор и сестра закусывали.
— Вход с другой стороны, друг, — сказал доктор. — Здесь только для прессы.