— Поплыли домой, — сказал я.
В молчании мы погребли к большой земле. Когда вылезли на берег, он оглянулся на остров.
— Если бы она мне позволила! — В голосе его звучало неподдельное огорчение. — Хотя бы позволила объяснить!
— Идите к себе в номер, — сказал я, — и прилягте.
— Я и сам этого хочу, — признался он. — Ни на что другое сейчас не способен.
Он провел в номере весь день, и весь следующий, и следующий. На третий день я ненадолго отлучался. Вернувшись, спросил Дойла, все ли в порядке.
— Какой тут порядок, — сказал Дойл, — если он все причитает, как плакальщица над покойником. Я прислушался, стоя у основания лестницы.
— Ничего страшного, — успокоил я его, возвратившись. — Это он на свой манер песню перепевает: "Слиты воедино день и ночь". У этой песни хороший конец. Чувствую, он вот-вот очухается.
И правда, вскоре мы услышали на лестнице его шаги. Он был в превосходном расположении духа, словно вся скопившаяся за эти дни энергия вышла наружу.
— Боюсь, приятель, — заговорил он, — последние два-три дня я давил на вас мертвым грузом. Да, брат, подкосила она меня под корень, и это святая правда. Лежал как бревно, из головы все мысли прочь. Мистер Дойл, пожалуйста, отыщите мне побольше тростника или ивовой лозы, и пусть ваш Дэнни поможет мне построить маленькую западню, я уже придумал какую. Я заговорщицки подмигнул Дойлу, и он внимательно выслушал все просьбы Раймера.
— Поняли, что я задумал? — спросил меня Рай-мер. — Сделаю клетки двух типов, ловушки для птиц, какие мы делали на Среднем Западе, когда я был мальчишкой. В маленькую положу немного вареного зерна. Это для голубей. А большая ловушка будет для нее.
— А какая приманка? — поинтересовался я.
— Она ведь женщина, — пояснил он. — Божество, если угодно, но все-таки femme [43]. — С этими словами он вытащил из кармана кожаный футляр, открыл его, и нашим взорам предстали очень красивые маленькие часики, оправленные бриллиантами. — Купил в Париже, — скромно сообщил он. — Думал подарить одной молодой даме в Кливленде. Бедра, правда, у нее тридцать шесть. А здесь: тридцать четыре, двадцать пять, тридцать пять! Это и будет моя приманка. Она обязательно соблазнится. Как только она берет часики — тяну за веревочки, и все остальные голуби, черт их дери, оказываются в одной клетке, а она — в другой. Тут уж ей придется меня выслушать. Нет, нет, ничего безнравственного, вы не думайте. Я хочу предложить этой маленькой даме стать миссис Томас П. Раймер.
— Но если вы ее не видите… — начал я.
— Погодите, — перебил меня он, — я еще приглашу фотографов из студии "Макс фэктор", пусть ее снимают, это будет подлинная красота, да еще в цвете, понимаете? Это будет… — повторил он и вдруг запел первые строчки американского гимна. — Я думаю, патриотизм здесь вполне уместен. — Продолжая петь, он направился к сараю, и до конца дня оттуда доносился стук молотка.
На следующий день, занимаясь утренним туалетом, я случайно выглянул в окно и увидел, что от берега отчаливает лодка. На веслах сидел Дэнни, Раймер пристроился на носу, а на корме покачивались две немыслимых и огромных клетки-западни. Я окликнул мужчин. Раймер махнул мне рукой, и они поплыли к острову.
Вечером, возвращаясь в гостиницу, я увидел, что лодка уже на берегу, и прибавил шагу: как там Раймер?
Я застал его в баре, он был мрачен, перед ним стоял стакан с изрядной порцией виски.
— Что случилось? — спросил я.
— Не спрашивайте меня, что случилось, — отрывисто бросил он. Потом смягчился: — Ладно, скажу. Боюсь, эта маленькая леди хочет натянуть мне нос, и мне это не нравится.
— Что же она сделала? — спросил я.
— Я велел Дэнни высадить меня на острове, — продолжал он, — а самому отплыть и ждать неподалеку от берега, чтобы она не очень стеснялась. Я расставил свои клетки, приманки, зашел за скалу и принялся ждать. Скоро птицы прилетели, давай кружить да пикировать, и все на скорости — прямо цирковой номер, загляденье, ну и моя красавица в середине, знай себе хлопает вовсю крылышками, чтобы от остальных не отстать. Ну, увидели они мои ловушки, обороты сразу скинули. И она, вижу, заинтересовалась.
— Ну, ну, дальше, — подбодрил его я.
— Что ж, — продолжал он, — подлетели они сначала к маленькой ловушке, верхний левый голубь шасть внутрь, собрал зернышки и принялся кормить остальных.
— Черт побери! — воскликнул я.
— Потом, — рассказывал он, — они перебрались к большой клетке, залетает туда моя танцовщица, берет часики в клювик, пускается с ними, если так можно выразиться, в пляс, и выбрасывает их с утеса в море прямо у меня на глазах. Как вам это нравится?