— А тебе дается успех? — поинтересовался старец. — Неужели больше не пьешь?
— Нет, дядя, в рот не беру, — ответствовал племянник.
— Ну и дела, — сказал дядя, доставая из-под подушки здоровенную бутыль. — Значит, нечего тебя и угощать. — С этими словами он хорошенько отхлебнул, утер губы и продолжал: — А у меня, слава Богу, правильный доктор. Такой, знаешь, грубый, простой, чистосердечный, прямодушный деревенский лекарь старого закала. Мы его называем "коновал на двуколке". Он мне присоветовал лечиться выпивкой.
— То-то у тебя и руки трясутся, — предположил племянник.
— А у тебя нет, что ли? — возразил дядя. — Нельзя, нельзя столько работать. А скажи-ка, племянничек, в картишки-то иной раз грешишь?
— Какие там картишки! — воскликнул племянник. — Давно излечился от этого порока.
— Жалко, жалко, — заметил дядя. — А то бы перекинулись разок-другой. Наш-то старик, коновал на двуколке, он говорит, что мне волноваться живительно. Мы с ним частенько играем за полночь.
— То-то и глаза у тебя так глубоко запали, — вздохнул племянник.
— А у тебя и вообще провалились, — посочувствовал старец. — Ты бы все-таки хоть иногда отдыхал. Ну а с девушками, дорогой мой племянник, с девушками случается пошалить?
— С девушками! — воскликнул племянник, воздевая руки. — Да мне и думать о них противно! Сколько лет я уж даже не гляжу на девушек!
— Ну это ты зря, — сказал дядя. — Наш старик, коновал-то на двуколке, он в курсе медицины. Он мне мою цыпочку и спроворил.
И, повернувшись к сиделке, поправлявшей ему подушки, он ущипнул ее за такое место, которое в фармакологии ни разу не упоминается.
— Понятно! — воскликнул племянник, когда сиделка, негодующе вильнув задом, с ухмылкой удалилась из спальни. — Теперь понятно, бедный мой дядя, отчего ты просто до ужаса худ и бледен!
— В точности как ты, — отозвался дядя, — а ведь ты вполовину меня моложе.
— Что ж, — сказал племянник, пробуя иной подход, — может быть, твой доктор и прав. Может, мне бы не мешало полечиться по вашей методе.
— От всей души тебе это советую, — поддержал его старик.
— Тут одна загвоздка, — заметил племянник, — работать станет некогда. Ты ведь вряд ли ссудишь мне малую толику, чтобы я испробовал твое благотворное лечение?
— Ну нет, — сказал дядя. — Это нет. Ни гроша.
— Так я и думал, — кивнул племянник. — Боюсь, придется мне и дальше трудиться без продыху. Вот ведь огорчится твой добрый старичок, коновал на двуколке! Ты мне все-таки одно скажи, пустяк один, спрашиваю из чистого любопытства. Есть ли надежда, что твои деньги достанутся мне? Ты их мне отказал по завещанию?
— Да ну тебя! — запротестовал дядя. — Нашел о чем беспокоиться!
— Нет, ты скажи, — настаивал племянник. — Ты даже не представляешь, как это мне интересно.
— Ладно уж, раз ты такой дотошный, — сказал дядя. — Я все завещал нашему старику, простому, прямодушному и безотказному, сварливому, твердолобому и мягкосердечному деревенскому ворчуну лекарю старого закала, знал бы ты, как он мне помог своимлечением.
— В самом деле? — сказал племянник. — Признаться, я и ожидал чего-нибудь подобного. Как раз на этот случай у меня все предусмотрено. Позволь-ка, любезный дядюшка.
С такими словами он выдернул подушку из-под головы у старца и прижал ее к его лицу. Престарелый дядя чуть-чуть побрыкался, но жил он не по возрасту, расходовал силы почем зря, осталось их мало, а какие остались, тех ненадолго хватило.
Племянничек, покосившись на дверь, скоренько совлек с себя все одежды и запихнул их под кровать. Затем, может статься слегка продрогнув, он без спросу одолжил дядину ночную рубашку. Потом, затолкав хилый труп дяди под ту же кровать, сам он залез под простыни, сплюнул вставную челюсть в чистый носовой платок, для этой цели припасенный, и откинулся на подушки-живой портрет опочившего старика. Вскоре он заблеял: — Цыпочка! А, цыпочка!
Сиделка поспешно явилась на его зов.
— Сладушка моя, — удивилась она, — а куда же девался твой паршивец племянник?
— Пошел прогуляться тут поблизости, — проквакал наш герой. — И кстати, миленькая, не такой уж он паршивец. Нет, я этого юношу недооценил, и пошли-ка ты за стряпчим. Хочу воздать ему должное в завещании.
— Что с тобой, папуленька? — воскликнула сиделка. — С чего это ты так к нему переменился?
— Я переменился? — обеспокоился племянник. — Нет, деточка, ничуть я не переменился, только вот чувствую, что конец мой близок. А в остальном я тот же самый.