Пётр Петрович — большой учёный. Женя — тоже настоящий учёный. Все самые важные, самые главные звёзды он знает, точно он их сам разложил по огромному небу… Эрнст — замечательный радист.
С такими помощниками не пропадёшь!
ГОВОРИТ ПОЛЮС!
По радио мы каждый день передавали в Москву сводку погоды. По радио мы передавали наши открытия. Это очень важно. Если с нами что-нибудь случится, наша работа не пропадёт. О ней уже знают. По радио мы каждую ночь слушали «последние известия». Это нам было вместо газеты.
По радио Москва и Ленинград устраивали специально для нас хорошие концерты. Мы надевали наушники, слушали любимые песни, музыку и сами тихонько подпевали.
По радио мы узнали, что нас выбрали депутатами в Верховный Совет.
По радио мы разговаривали с родными, с жёнами, с друзьями, и нам казалось, что вот они близко, рядом с нами.
Однажды Кренкель после ночного дежурства не стал ложиться. Мы удивились:
— Теодорыч, почему спать не идёшь?
Он надел наушники, не слушает нас. Вдруг лицо его засияло, он улыбался — только не нам, а кому-то ещё. Мы тоже схватили наушники. Слыщим — детский голосок.
— Кто это, Теодорыч?
Он шепчет:
— Тише, это моя дочка!
Всё понятно. Маленькая Люся говорит по радио со своим папой. Она говорила хорошо, гладко, ни разу не запнулась. Кренкель долго потом не мог заснуть.
Мы очень дорожили нашим радио. Без него мы были бы оторваны от Родины, от всего мира. Никто бы про нас ничего не знал, и мы ничего бы не знали. Поэтому мы берегли наше радио, как мать ребёнка. То и дело чистили его, осматривали. Чуть что — сразу же исправляли. И радио работало хорошо.
Но иногда вдруг затихал ветер. Нет и нет ветра. Крылья ветряка замирают. Замирает и наша электростанция — не даёт тока для радио. А тут надо вести передачу. Как быть?
Мы доставали тогда ручной (вернее, ножной) мотор. Он был сделан в виде велосипеда. По очереди мы садились на седло и «катались» — крутили педали. Ток появлялся, радио начинало работать. Но для того чтобы передать статью в газету «Правда», мы два с половиной часа «катались» и страшно уставали. Зато наша статья вовремя появлялась в газете.
Наши статьи печатались в разных газетах: мои — в «Правде», статьи Фёдорова — в ленинградских газетах, а Ширшова и Кренкеля — в московских газетах.
Кренкелю приходилось много и тяжело работать. Когда замечательный лётчик Чкалов летел через полюс в Америку, Теодорыч двое суток не снимал наушников. Мы сидели около него, волновались. Кренкель слушал:
— Чкалов летит на Рудольф.
— Чкалов над Рудольфом.
И наконец:
— Чкалов пролетел Рудольф.
Мы обрадовались. Скоро он будет над нами! Валерий Павлович сбросит нам письма, газеты, журналы.
Мы не отрываясь смотрели на небо. Но оно, как нарочно, было сплошь закрыто облаками. Мы слышали гул чкаловского самолёта, но видеть его не видели. И нас Чкалов не видел.
Я в шутку ругал Петю и Женю:
— Всё от вас зависело, браточки. Не могли приготовить чистое голубое небо! А ещё мастера погоды!
Когда собирался лететь в Америку замечательный лётчик Михаил Михайлович Громов, мы по радио передали родным:
— Пришлите нам через Громова посылки, письма, книги!
Мы решили нарисовать на льду яркое пятно, чтобы Громов нас заметил. Проваливаясь в снежной каше, мы тащили нарты с краской и прилежно разбрызгивали её вениками. Сделали громадный оранжевый круг. Ждём. Кренкель сидит у радио, а мы нетерпеливо смотрим на небо. Прошло несколько часов. Вот-вот Громов покажется.
Вдруг Кренкель заявляет:
— Слушайте, Громов передаёт радиограмму: «Завоевателям Арктики — привет!»
— За привет спасибо, — толковали мы, — а где же он сам?
Потом поняли. Ведь Громову надо лететь в Америку через полюс, а нас уже отнесло от полюса километров на двести.
Так и улетел Громов с нашими подарками в Америку.
НАШ ДОМ
Дни шли за днями. Шесть месяцев мы уже прожили на льдине. Осталось ещё столько же. Но самое трудное впереди. Кончился полярный день. В октябре мы увидели солнце в последний раз. Началась долгая, холодная полярная ночь.
Мы оделись по-зимнему. В палатке стало тесно, потому что наши шубы, малицы, куртки, рукавицы, меховая обувь — всё это занимало много места. Да ещё «тапочки». Так мы называли громадные валенки с отрезанными голенищами. В такой «тапочке» можно свободно купать годовалого младенца. На тапочки напяливались ещё галоши — «пароходы».