Позже я узнала от духовника, что православным запрещено посещать инославные молитвенные собрания, исповедовалась в грехе по неведению и больше никогда не нарушала это Апостольское правило. А дружеские отношения с танзанийским революционером закончились весьма неожиданным образом. Я была уже знакома с моим будущим мужем, и однажды после воскресной литургии мы поехали с ним на почтамт, там я получала «до востребования» особо важные для меня письма. Зайдя в огромный зал, мы увидели в другом его конце Майкла-Мишу. Он тоже сразу увидел нас и закричал в своей обычной звучной манере: «Саша! (Так он называл всех незнакомых русских мужчин.) Она тебя обманет! Она должна была ехать в Танзанию делать революцию! Но она меня обманула! И тебя обманет!» К счастью, у моего жениха оказалось здоровое чувство юмора. Мы вместе посмеялись над этим эпизодом, а темнокожий католик, которому я, конечно же, никогда ничего не обещала, вообще перестал с той минуты со мной здороваться.
В Духовной академии был дружный коллектив прихожан, поддерживающих друг друга. Меня приняли в его члены после очередного происшествия. Я выбрала для себя храм академии из-за прекрасного хора и превосходных проповедников. Но было и ещё одно обстоятельство. Храм был тёплый, низкий — обычный зал, расположенный на втором этаже. А на первом, прямо у входа, находилась раздевалка, разделённая на две части: в одной висела одежда семинаристов и преподавателей, а в другой оставляли свои пальто прихожане. И хотя у входа дежурила работница семинарии, номерков она не выдавала — все раздевались и одевались сами. На зимних каникулах моя бабушка Тамара перешила на меня своё новое, шикарное по тем временам пальто из фиолетового драпа с норковым воротником. Вернувшись в Питер, я тут же отправилась в нём на вечернюю службу в семинарию. А когда собралась уходить, оказалось, что моё пальто ушло раньше меня. На его месте висела какая-то древняя кацавейка. Прихожане ахали, сочувствовали, но что было делать? Натянув кацавейку, я собралась домой, и тут ко мне подошла женщина и предложила подарить свою старенькую шубу. Мы отправились к ней домой, и вот я уже подружилась со всей её семьёй — почти взрослой дочерью и маленьким сыном. Шуба пришлась мне впору, а у меня появились друзья, которых я стала навещать во все праздники. Елена Дмитриевна познакомила меня со своим дядей Фёдором Ефимовичем и его сыном Алексеем, аспирантом физмата ЛГУ, а также с другими своими многочисленными родственниками. Это было интеллигентное и хорошо воцерковлённое семейство: их предки были церковными старостами, а кто-то из рода даже и архиереем. Алексей иногда приглашал меня в театры и на концерты, но держался, как в 19-м веке — строго на «вы» и на полшага сзади. Я и не подозревала о серьёзности его намерений. А он, оказывается, искал себе супругу, так как ему предстояла работа за границей, а в то время из страны выпускали только семейных. По иронии судьбы, он пришёл в наше общежитие с букетом цветов и с намерением сделать мне предложение как раз в тот день, когда я выходила замуж в далёкой Винницкой области. Алексея я больше не видела. Закончив аспирантуру, он всё же нашёл себе жену и уехал работать в Западный Берлин. А с его родными поддерживала переписку и даже ездила в гости до конца их земной жизни.
У входа в Духовную академию и семинарию. Конец 1970-х гг.
В следующий мой приход в ЛДА меня встретили очень радостно (опасались, что происшествие с пальто заставит меня перестать к ним ходить) и вручили собранные студентами и преподавателями деньги на новое пальто. Благодаря этому происшествию у меня появилось много новых друзей, среди которых была и сестра моего будущего супруга Нина. Вот где — не было бы счастья, да несчастье помогло!