Выбрать главу

В пасхальное утро ко мне приходила и бабушка Тамара с пасхальным узелком. Её куличи были другими. Большие, цвета полированного шифоньера, сверху украшенные лепными крестами и узорами, они были очень нарядные, но по вкусу уступали тем, что пекла Баба Ксеня. Бабушке Тамаре больше удавались пирожки и торты…

Как известно, Пасха — праздник «не в числе», то есть перемещается по нашему календарю в зависимости от календаря лунного. И всё-таки я дождалась года, когда Пасха вновь совпала с моим днём рождения. В то пасхальное утро мне исполнилось одиннадцать лет. Вскочив с постели, я бросилась искать подарок. Но его не было ни возле кровати, ни в портфеле, ни под подушкой. Лишь на столе стояло что-то, накрытое белым платком. Я сдёрнула тонкое покрывало и остолбенела. Рядом с привычным белоголовым куличом стояло блюдо с горкой чёрной весенней земли, из которой пробились невысокие ярко-зелёные ростки. Они взошли двумя ровными большими буквами: «ХВ!». По краям блюда были выложены пасхальные яйца: лиловое, малиновое, жёлтое, бордовое, голубое, красное… Ни одного одинакового! На улице ещё лежал снег, звенели первые ручьи — Пасха была ранней, — а ярко-зелёное чудо на моём столе кричало миру: «ХВ!».

Наскоро одевшись, я помчалась по соседским дворам и вскоре привела домой ватагу приятелей, чтобы отпраздновать с ними свой необычный день рождения. Когда все вдоволь налюбовались моим подарком, бабушка Ксения предложила отгадать, что означают живые зелёные буквы. Не знал никто. Не знала и я. И тогда, разлив чай по стаканам и разрезав ароматный кулич, старая учительница рассказала юным пионерам о Предвечном Боге, ставшем на время Человеком, чтобы исцелить больное человечество от смертельного духовного недуга, чтобы избавить человеческий род от безвозвратности смерти и в день обещанного Им второго Своего пришествия воскресить всех когда-то умерших людей. «Христос воскрес!» — свидетельствовали миру жёны-мироносицы, первыми узнавшие о чуде Воскресения. Из уст в уста, из поколения в поколение облетает эта благая весть земной шар. Вот и на моём столе отпечаталась она зелёными росточками овса: «ХВ!» — Христос воскрес!

Давно уже нет на свете бабушки Ксении. Но, поминая её «за упокой» на церковных службах, я не скорблю, а наполняюсь тихой радостью. Ведь она не только верила сама, но и другим дарила свою светлую веру. И хоть семена её веры падали на почву, отравленную ядом атеизма, они не погибли, проросли годы спустя под благодатным теплом Воскресения Христова.

Соколик, принеси водички

…Тёплая тихая осень. Последние солнечные дни. Не хочется расставаться с летними играми, с посиделками на улице. Мне восемь лет, и так приятно, что старшие девочки принимают меня в свою компанию. Мы сидим в саду нашего большого городского дома и разбираем нехитрые коллекции фантиков, стёклышек от битой посуды, речных ракушек… Эту идиллию нарушает высокий, хорошо поставленный, чистый, несмотря на пенсионный уже возраст, голос-зов: «Мариино-о-о-чик!» Я вздрагиваю. Мариночик — это я. Пытаюсь спрятаться за стволом яблони, но из распахнутого на втором этаже окна зоркие глаза моей бабушки-учительницы быстро ловят меня.

— Марино-о-о-чик!

— Что? — уныло спрашиваю я.

— Соколик, принеси водички.

Колонка от нас метрах в трёхстах. С пустым шестилитровым бидоном нужно идти под гору, а с полным тащиться вверх. Бабушка что-то стирала, устала, ей тяжело нести воду, но у меня подруги, пока я схожу на колонку, они затеют новую игру и, пожалуй, уже не примут меня…

— Мне некогда! — кричу я, набравшись смелости.

Уже в сумерках пробираюсь домой. Мама задерживается на работе. Я включаю электроплитку и сажусь к ней спиной — греюсь и учу урок. Какие-то вспышки на листах книги. Оборачиваюсь — это горит мой халатик, коснувшийся спирали плитки, и уже вспыхнул бант в косе. С воплем ужаса кидаюсь я в комнату бабушки и тут же вспоминаю, что у неё нет сегодня воды. Бабушка опрокидывает на меня корыто с намыленным бельём. Спасла. И ни в тот вечер, ни в следующий не укорила, не помянула мне мой проступок. Она вообще никогда никого не ругала, не повышала голоса, а когда раздражались и кричали на неё — молчала.