Я была плохой духовной дочерью: возражала, спорила, не слушалась. Отец Лев никогда не приказывал, не настаивал, находил компромиссы и требовал лишь одного — искренности. Но его слово, сказанное с бесконечной любовью, оказывается, живёт во мне, и сегодня я вижу, что он всегда, во всём был прав. Его невозможно было смутить ни одним вопросом, ответ всегда был спокойным, чётким, понятным и неопровержимым. И лишь однажды, когда я попросила научить меня молиться, услышала: «Этого пока не могу, молитвенник я плохой». Хотя на самом деле периодически, в разное время, батюшка давал мне мудрые и очень верные, в полном согласии со святоотеческими наставлениями, советы о том, как следует и как нельзя молиться. Он лишь не дерзнул поделиться личным опытом молитвы — видимо, следуя врачебной заповеди «не навреди». Смею предположить, что и этот дар Господь послал ему сполна. Предпоследней в жизни отца Льва зарубежной поездкой стало паломничество в греческий старостильный монастырь святых Киприана и Иустинии. Его восторженные рассказы об этом островке Православия, где царит Христова любовь, где епископ, как рядовой послушник, подметает храм после окончания службы, до сих пор живы в памяти. Но о главном он упомянул, как всегда, вскользь: именно там получил он то, о чём сам давно просил у Господа, — опыт чистой молитвы, избавляющей от страстей. С тех пор посетителей, приходящих к отцу Льву в его обычные приёмные часы, всё чаще встречали домочадцы: «Простите, батюшка молится, если хотите — подождите». Такими словами встретил и меня один из его сыновей за несколько дней до Пасхи 1998-го года.
Я сидела на крошечной кухне одна — все домочадцы ушли куда-то по своим делам — и готовилась к исповеди. К последней исповеди у своего духовного отца. Он вышел ко мне, как всегда, светлый, радостный и какой-то… совсем бесплотный, неземной. Вроде ничего удивительного: он всегда был худеньким, сухощавым, всегда постился строго по уставу, а тут — Великий пост кончается. Но к обычной радости от встречи и исповеди примешивалось чувство тревоги. И принимая благословение, я удержала его руку. «Батюшка, вы не болейте, пожалуйста», — вырвалось у меня. «Да что ты, деточка. Теперь я больше не болею».
…Майский Курск ликовал, отмечая очередную годовщину великой Победы. И мало кто обратил внимание на траурную процессию среди тихой улочки. Духовные чада прощались с отцом Львом. Он умер на третьей Пасхальной седмице в Нью-Йорке, прилетев на Собор Русской Православной Церкви Заграницей. Его отпевали собором архиереев там же, в Нью-Йорке, перед любимой и глубоко почитаемой им Курско-Коренной иконой «Знамение», и лишь на девятый день, уладив международные формальности, доставили в Курск. Ещё почти сутки открытый гроб простоял дома: тление не коснулось тела. Похоронили батюшку, по его завещанию, на тихом сельском кладбище недалеко от города. Сороковой день по его смерти пришёлся на день Святой Троицы — престольный праздник домашнего храма отца Льва.
Прошли годы. РПЦЗ воссоединилась с Московской Патриархией. Имя «неудобного» пастыря можно произносить во весь голос, не опасаясь исповедовать себя его поклонником, почитателем, учеником. Что сказал бы он нам, сегодняшним, если бы был жив? Впрочем, я не люблю сослагательного наклонения. Господь забирает из этой жизни верных Своих учеников, когда они готовы к вечности.