…Ника тяжело вздохнул. Всё-таки надо решиться.
Он достал из-под кровати большую коробку с бакуганами, ещё раз пересмотрел их и позвонил другу Димке. У Димки бакуганов — больше всех в классе. Что ж, пусть их будет ещё больше! Правда, мама говорила, что дарить их не нужно, это будет плохая услуга другу. Но просто выбросить бакуганов в мусорку!? — нет, на такое у Ники рука не поднимется. Вот если бы это сделала мама… Но она почему-то хочет, чтоб Ника избавился от них сам. Димка будет рад без памяти такому неожиданному пополнению своей коллекции. Ника решительно сел на старенький велик, поставил коробку с бакуганами на руль и, придерживая её одной рукой, поехал по деревенской улице.
До Димки оставалось несколько домов, как вдруг на полянке у тропинки Ника увидел здоровенного быка. Конечно, бык был привязан, но вполне мог дотянуться до дорожки.
Бык перестал жевать и, пригнув голову, уставился на Нику. Сердце мальчика скользнуло куда-то вниз, руль дрогнул. Ника схватился за него второй рукой — коробка упала и бакуганы покатились по наклонной земле к ногам быка. Ника отъехал в сторону и остановился, не зная, что делать. Вокруг ни души.
Бык внимательно смотрел то на Нику, то на бакуганов. Потом наклонился и осторожно взял одного из них губами. Неспешно поводил челюстями и — выплюнул мелкие осколки. Потом так же задумчиво принялся за второго, третьего. Так он пережевал их всех, всех до единого. Сначала почему-то выбирал одних зелёных, а потом принялся раскусывать всех подряд — красных, жёлтых, синих…
Вечером Ника снова съездил на место последней битвы бакуганов. Быка уже не было. Лишь куча осколков — как капли крови в зелёной траве (большинство Никиных бакуганов были красными).
За ужином он держал руку в кармане, и мама спросила:
— Что у тебя там?
Ника медленно вытащил руку и разжал кулак с разноцветными осколками. Хотел, было, заплакать, но почему-то засмеялся и сказал:
— А бык оказался православным!
От чего пропадают люди
Трёхлетнему Мише скучно. Никто с ним не играет. Папа работает на компьютере, а мама воюет с кухней. Что-то у неё там не получается с самого утра. То тарелка разбилась, то молоко убежало. Мама спешит, и у неё всё валится из рук.
— Да что же это такое! — вскрикивает она, схватившись рукой за горячую сковородку. — Как же мне всё надоело!
Миша тихонечко подходит к ней:
— Мама, пойдём поиграем?
— Ты ещё! Не видишь, как я занята? — мама готова заплакать.
Миша серьёзно смотрит не неё и говорит:
— Не злись, мама. От зленья люди пропадают.
Съешь колбаску
Иван Давыдович в первые годы нашей жизни на приходе был у нас частым гостем. Поселились мы в старом доме в километре от храма. Хозяйка дома зимой жила у сына — священника из Подмосковья, а на лето возвращалась в деревню, но обитала всё равно не в доме, а в маленькой летней кухне во дворе. Естественно, пустующий дом требовал ремонта, и поначалу было самым главным — устроить отопление, ведь мы приехали на приход как раз в то время, когда «зима катит в глаза».
Иван Давыдович был в большом селе единственным печником. И, как следствие, знал себе цену. Помимо денег, он назначил себе в ежедневную плату — стакан горячительного напитка за ужином, на деревенском языке это называлось «магарыч».
В деревне самогон — местная валюта, без него ни один мужик палец о палец не ударит. Мы попытались, было, бороться с этим пагубным обычаем, но — безуспешно. Печку, правда, Давыдович переделал безвалютно, но когда закончил — уселся за стол и объявил: «Отец! Магарыч! А то обратно сломаю». У нас была привезённая с берегов Невы бутылка шампанского — берегли к Рождеству. Пришлось достать. Давыдович презрительно покосился на пенящийся напиток, но — делать нечего — опрокинул стакан. И тут же вскочил, как ошпаренный.
— Что ты мне влил? Это — магарыч?! Бурячный квас! К тому же прокисший!