- Боксер - молитву!
Молчание.
Удивленный взгляд, затем еще раз:
- Боксер - молитву! - Голос звучал резче, с едва уловимой угрозой.
Йоген молчал, лица остальных напряглись. Казалось, что ребята втянули головы в плечи, как при внезапном ураганном порыве или при грозящем ударе.
- Ты меня не понял, Боксер? Ты должен прочитать застольную молитву! - Голос уже звучал на пределе, что было испытанным оружием, которое пускалось в ход в тех случаях, когда следовало сломить сопротивление.
Еще какое-то мгновение Йоген колебался, но чувствовал, что остальные, не решаясь повернуть к нему голову, наблюдают за ним уголками глаз, что они с волнением ждут, сделает ли он в действительности то, о чем говорил накануне, или же это было простым бахвальством. Если сделает, то порвет отношения со Шмелем окончательно, это как дважды два. Если не сделает, то прослывет трепачом и трусом, в этом тоже не было ни малейшего сомнения. И вот Йоген, облизав пересохшие губы, сказал ясно и четко:
- Гав, гав!
Несколько секунд стояла гробовая тишина. Потом кто-то прыснул, но тут же, испугавшись, осекся.
- Я, наверное, плохо расслышал? - вопросил господин Шаумель. - Что это было?
- Гав, гав, гав! - повторил Йоген, но уже враждебно, вызывающе, агрессивно - сигнал, который подхлестнул остальных.
Раньше всех яростным лаем к нему присоединился Свен. Пудель тявкал, Коккер скулил, Пинчер визжал, Дог гавкал, Такса выл, а остальные поддерживали как умели. Стоял чудовищный гвалт, будто на псарне заходилась от ярости свора осатаневших собак. При этом подростки не трогались с места, все так же держа руки на спинках стульев. В первую минуту на некоторых лицах блуждала кривая усмешка, но потом она пропала - лица исказились ненавистью и злобой. Ребята скалили зубы, они рычали и лаяли, чуть наклонив головы вперед, впившись глазами в воспитателя. А тот побледнел, на какое-то время растерялся, не зная, как себя вести, но потом взял себя в руки и крикнул:
- Тихо! Немедленно прекратить! Уймитесь вы, в конце концов! Сказано - прекратить!
Свора не дала себя заглушить, хотя кое-кто и пригнулся, как собака под ударом плетки. Лаем они выражали воспитателю свой гнев, свое презрение, ненависть, протест против постоянного унижения.
Шмель заорал, перекрывая чудовищную вакханалию:
- Всем разойтись по комнатам! Живо! Завтрака сегодня не будет!
Лай притих, совсем умолк. Ребята смотрели на Йогена. Он заварил кашу, он теперь и должен подсказать, что делать дальше.
Йоген подсказал. Он не чувствовал ни малейшей растерянности. Ребята не бросили его! Все поддержали, как один! Что теперь Шмель им сделает?
- Завтрака не будет? - спросил Йоген, растягивая слова. - Кто это сказал? - Он сел и начал намазывать хлеб джемом, другие последовали его примеру.
Господин Шаумель схватил первых двух ближе всех к нему сидящих парней, сдернул их со стульев и завопил:
- Вы что - не слышали? По комнатам, я сказал!
Оба подчинились. Господин Шаумель подскочил к следующим. Но тут встал Йоген, держа в руке бутерброд. Он откусил как следует и сказал с полным ртом:
- Сделаем ему одолжение. Дозавтракать можно и там. - После чего вышел, за ним последовали другие.
Господин Шаумель за ними не пошел, и когда ребята собрались в палате - их боевой пыл улетучился.
- Что ж теперь будет, Йойо? - спросил Пудель, и все выжидающе, посмотрели на Йогена.
- А что может случиться? Пусть он сперва придет сюда, а там уж разберемся.
Они сидели на кроватях в напряженном ожидании. Господин Шаумель заставлял себя ждать. Он появился лишь через пять минут, и с ним был господин Катц.
- Что все это значит? - спросил господин Катц строго.
- Это значит, что мы не собаки, - ответил Йоген - и сам удивился своей смелости. - Мы не хотим этого больше терпеть. Мы никакие не Боксеры, Пудели, Терьеры, Таксы, Пинчеры и кто еще там. У нас настоящие имена есть. Хотя бы их господин Шаумель мог нам оставить.
Договаривая последнюю фразу, он подошел к своему шкафчику и содрал с него фото из календаря. Затем принялся за соседнюю фотографию. Рядом с ним был уже Свен, и они мгновенно очистили дверцы шкафчиков от собачьих физиономий.
- Во всем виноват один Йегер, господин Катц, - с нажимом произнес господин Шаумель. - Лучше всего, если мы сначала побеседуем с ним. Остальные просто поддались на его провокацию. Боксер, пройдите в мой кабинет!
- Пока вы зовете меня Боксером, вам придется долго ждать! У меня имя есть.
- Довольно, - сказал господин Катц спокойным и трезвым голосом. - После обеда мы вернемся к этому делу. А сейчас - на занятия. Господин Шаумель, прошу вас до поры до времени ничего не предпринимать по данному вопросу. Йегер, сразу после обеда зайдешь ко мне, ясно?
- Ясно, господин Катц.
Они взяли из шкафчиков - вторая полка снизу - свои школьные сумки, сбились в кучу, внезапно оробев, бочком протиснулись мимо стоявших в дверях господина Катца и господина Шаумеля и по переходу направились в здание школы.
…Господин Шаумель сидел у себя в кабинете и перечитывал черновик очередной характеристики. «И. трудно приспосабливается, упрям. Неоднократно задававшиеся ему сочинения свидетельствуют о слабом осознании причин, повлекших за собой наказание. Оказывает негативное воздействие на группу. Отзывы из школы говорят о недостаточном усердии. Тесная дружба со Свеном К., в свете предыстории последнего, в моральном отношении сомнительна. Так как Й. умнее, чем большинство в его группе, он чувствует свое превосходство. Один воспитанник сообщает, что Й. время от времени отправляет тайком неконтролируемую почту. (На эти действия парикмахера я неоднократно начальству указывал.) Поскольку педагогическому влиянию Й. не поддается, стоит подумать о его переводе в другую группу, учитывая и опасность, которую он собой являет, для внутреннего и внешнего порядка в интернате. Родителям Й. в любом случае необходимо посоветовать не отказываться в ближайшее время от ДНН».
Да, тут все правда, ни прибавить, ни убавить. Господин Шаумель был столь добросовестен, что лишний раз.перепроверил: не водило ли его пером сиюминутное раздражение? Нет, характеристика была справедливой, в ней ничего нельзя истолковать превратно. Каждая фраза подкреплялась в случае нужды обилием деталей. Йегеру не должно казаться, что с ним поступают несправедливо, а справедливость - это, безусловно, качество, которым воспитатель должен обладать в первую очередь.
И все же господин Шаумель не испытывал удовлетворения. Эта вспышка бунта за завтраком была не рядовым взбрыкиванием - с этим человеку его профессии приходилось мириться как с данностью, ибо такие взбрыки случались неизбежно, время от времени, но вскоре гасли без следа, так как в принципе каждый сознавал, что умение приспосабливаться облегчало жизнь и повышало шансы на освобождение. В лае ребят слышна была не только непокорность - в нем звучала ненависть. Господин Шаумель спрашивал себя озадаченно, чем он мог заслужить такую ненависть. Но вот ведь что еще: ненависть эта была далеко не бессильной, как можно было допустить, принимая во внимание обстоятельства, ее вызвавшие. Она была предвестником настоящего мятежа, который уже игнорировал все заповеди и запреты. Он противопоставлял контролирующей силе свою собственную, и господин Шаумель не знал, как обуздать ее. Вопреки его категорическому приказу, подростки завтракали. Они открыто нарушали запрет, пропускали мимо ушей приказ, будто он их вовсе не касался; воспитатель растерянно заметил, что никаких средств против этого он не знал.
На стук в дверь он не ответил, и, когда в кабинет вошел практикант, который считался со вчерашнего дня выбывшим и явился, видимо, чтобы забрать оставшиеся вещи, воспитатель лишь кивнул ему с отсутствующим видом.