11
На третий день Джедеди явился за Робином, чтобы препроводить его в загон. Когда ребенок проходил мимо, Джудит отвернулась. Побледнев, она нервно теребила край застиранного, со следами варенья, передника, повязанного вокруг талии. Мальчик безропотно дал себя подвести к «карантинному пункту», который вблизи выглядел более внушительно. Старик открыл калитку, и Робин неприятно удивился, заметив, что она запиралась лишь снаружи. Трехметровая изгородь не оставляла шансов на побег. Оказавшись внутри, Робин больше не увидел фермы, над его головой синел круг ясного безоблачного неба. В центре огороженной территории стояла старая палатка, приобретенная когда-то в магазине американских военных излишков, так называемая канадка – примитивная, чиненная-перечиненная, полностью утратившая цвет от солнца и дождей.
– Сними с себя все, – приказал старик, – и отдай мне одежду. Потом пойдешь в палатку и останешься там до моего прихода.
Робин подчинился. Взгляд Джедеди вызывал у него страх. Быстрые и резкие движения головы – возможное последствие прогрессирующего нервного заболевания – придавали деду сходство с ощипанной птицей, гигантским цыпленком с дряблой шеей, разевающим клюв в поисках корма. Когда Робин разделся догола, старик велел ему сделать поворот. Вид мальчика вызывал у него отвращение.
– Какой ты жирный, парень, – сипло прокудахтал дед, – мяконький – ни нервов, ни мускулов. Судя по всему, привык жить в свое удовольствие. В тебе есть что-то от девчонки. Нужно избавиться от этого, если хочешь остаться с нами. Я дам тебе шанс стать мужчиной, не упусти его, иначе мы будем вынуждены с тобой распрощаться. А теперь лезь в палатку и сиди там тихо.
Старик взял одежду Робина, повернулся к нему спиной и вышел из загона, не забыв запереть за собой дверь. Несколько мгновений Робин размышлял о том, как ему следует себя вести. Покориться или протестовать? Пинать ногами ненавистную загородку и требовать, чтобы ему вернули одежду, или забиться в палатку, как приказали? Он выбрал второе. Интуиция подсказывала, что с Джедеди не надо сражаться открыто.
Проникнув внутрь канадки, Робин сразу же начал задыхаться от жара, накопившегося там с восхода солнца. Палатка была совершенно пуста, если не считать валявшейся на полу потрепанной Библии. Робин сел. Он весь взмок, по лицу струился пот. Он подумал о наглухо закрытых хижинах, в которых индейцы освобождались от яда или злых духов. Не пытался ли Джедеди очистить его этим допотопным способом?
Но от чего очистить?
Скоро от невыносимой духоты Робин впал в состояние полузабытья. Пот, стекающий с ресниц, слепил ему глаза, на губах появился солоноватый привкус. Наконец не выдержав, он выполз наружу, но солнце припекало с такой силой, что Робин не почувствовал облегчения. Кроме того, он стыдился своей наготы, предполагая, что за ним могли подсматривать. Ему показалось, что он слышит чей-то тоненький смешок, будто Бонни, Понзо и Дорана шпионили за ним, прислонившись к невидимым щелям изгороди, но скорее всего это был просто плод его воображения.
Робин страдал от нестерпимой жажды. Антония говорила, что детский организм быстро обезвоживается и важно иметь что-нибудь под рукой, чтобы вовремя напиться. Джедеди, вероятно, не знал об этой рекомендации или… не придавал ей значения.
День перевалил за вторую половину, а к Робину так никто и не пришел. Ему по-прежнему хотелось пить, и он буквально умирал от голода. Робин ждал вечера, сидя в палатке и не спуская глаз с калитки, в надежде увидеть Джедеди с бутылочкой лимонада в руке, но напрасно. Его унижение достигло предела, когда он понял, что тут же, в загоне, ему придется отправлять и естественные надобности, выставляя себя в самом неприглядном виде на обозрение тех, кто, возможно, за ним наблюдает. Он решил продержаться до темноты, но, увы, не смог, и вынужден был облегчиться прямо при солнечном свете, не имея к тому же туалетной бумаги, чтобы привести себя в порядок. Его едва не соблазнила мысль вырвать несколько страниц из Библии, но он вовремя одумался. «Ни в коем случае! – подсказал ему голос разума. – Ясно, что это ловушка Джедеди. Он ждет, что ты поступишь именно так. Не попади в расставленный силок».
К ночи Робин едва держался на ногах. Он вернулся в палатку и лег. После захода солнца жар, накопившийся в ней за день, быстро улетучился, и на короткое время Робин испытал облегчение. Но вскоре его затрясло от холода: с наступлением сумерек температура воздуха упала градусов на двадцать. Не имея даже одеяла, чтобы прикрыть наготу, Робин свернулся калачиком, пытаясь хоть как-то сохранить тепло своего тела. Ночью он постоянно просыпался от боли в бедрах и пояснице: ему так и не удалось принять сколько-нибудь удобной позы на жестком полу канадки.
На следующее утро Робин обнаружил на земле возле калитки небольшой кувшин с водой и маленький хлебец. Он догадался, что это его суточный рацион, и постарался так распределить пищу и питье, чтобы их хватило до вечера.
Прошел день, ничем не отличавшийся от вчерашнего. Робин все так же мучился от жары, и ему стоило неимоверных усилий, чтобы не выпить залпом все содержимое кувшинчика. Он настолько ослабел, что уже не помышлял о побеге: для этого у него не осталось ни энергии, ни воли. Никто и никогда раньше так с ним не обращался. Недоверие и раздражение, которые Робин испытывал по отношению к своим новым сожителям, сменились страхом. От голода мысли не могли обрести ясность – он думал только о еде. Роскошные полдники Антонии возникали у него перед глазами. Робин припомнил блюда: черничный пирог, печенье с цукатами, пирожные с шоколадным кремом, клубника со сливками, доверху наполненные графины лимонада с тонко позвякивающими льдинками…
Почувствовав, что его клонит в сон, Робин взял в руки Библию. Но прочитанное, не принося облегчения, лишь усугубляло его страдания: несколько раз он с трудом подавлял рыдания. Хорошо бы заняться гимнастикой, но стояла такая немилосердная жара, а Робин был совсем слаб, к тому же движения усиливали жажду. От физических упражнений пришлось отказаться…
На третьи сутки Робин погрузился в тяжелое забытье, все чувства притупились, а голод, жажда и тоска достигли высшего предела. Ему показалось, что он начинает сходить с ума. Тогда Робин стал вспоминать рассказы о воспитании подростков-спартанцев, которые он раньше читал, сидя с Антонией в уютной библиотеке, где у них всегда под рукой были стаканчик оранжада и тарелка с бисквитами. В какой восторг приводило Робина мужество юных героев, особенно мальчика, который не издал ни единого крика, пока спрятанный под его туникой лисенок выгрызал ему внутренности…
«Пришло время последовать их примеру, сейчас или никогда», – повторял он, и строчки Библии прыгали перед его глазами.
На четвертый день Робин так обессилел, что не смог выползти из палатки за едой, оставленной возле ограды. Он окончательно утратил присутствие духа. Свернувшись калачиком в углу и обхватив голову руками, Робин плакал. У него было впечатление, что он провел в тюрьме не меньше трех недель.
Скрип калитки вывел Робина из оцепенения. Он сел, его лицо было мокрым от слез. Не спуская с него глаз, Джедеди подошел поближе. В руках он держал ветхую, выцветшую от частой стирки детскую одежду: брюки, курточку и фуражку. Робин подумал, что, наверное, это была часть старого гардероба Бонни.
– Оденься, – грубо сказал старик. – Хватит бить баклуши. Придется потрудиться, чтобы заработать свой хлеб. В деревнях лодырей не кормят.
Робин подчинился. Как он и предполагал, костюм оказался ему маловат, а обуви вообще не было.
«Боится, что убегу, – решил он. – Понимает, что босиком мне далеко не уйти».
Пока Робин одевался, Джедеди взял Библию и быстро перелистал, дабы убедиться, что ни одна страница не вырвана. Робин мысленно похвалил себя за то, что разгадал замысел своего мучителя.