Лисицын краснел, каялся, говорил, что это была шутка, повод для знакомства с хорошенькой девушкой. Она поверила, но Митя с тех пор с ним не разговаривал. Неуживчивый, упрямый, Митя был из тех людей, с которыми трудно в легких обстоятельствах и легко в трудных. А Лисицын не из тех, кто забывает и прощает унижение…
В школе говорили, что отец Лисицына — известный фельетонист, разошелся с матерью, оставив ей квартиру, дачу, машину. Мать Лисицына, портниха, сама много зарабатывала, но обожала жаловаться на судьбу.
— Представляете, сын проверяет ежемесячно, как я трачу алименты. Если не на него — хамит…
Она не осуждала сына, просто сообщала сведения, информировала, точно я собиралась писать о нем биографическую справку…
Мы долго молчали с Антониной. Она курила, и я не выгоняла ее на лестницу. Я пыталась понять, представить себе своих учеников там, в кафе. Взрослые, нарядные, оживленные, всем хочется показать, что жизнь прошла не зря. Каждого вновь подходившего встречают рукопожатия, девушки обнимаются, оглядывая друг друга. Ланщиков каждую наделяет гвоздикой или розой… И за столом все простые, веселые, довольные. Благодарят Ланщикова за идею. Намечается следующая встреча, разговоры о тех, кто не в Москве… Антонина сидит с Барсовым, он ей занял место, а Митя с края, пришел позднее. Она кокетничала, конечно, с Барсовым, поэтому и не запомнила, что делали остальные. Только Ланщиков не спускал с нее тяжелого взгляда, она это чувствовала. И ей льстило, что до сих пор ему не безразлична…
— Ты любишь Митю?
— Жалею, он как ребенок…
— А твои родители?
— Для них Митя — уголовник.
— А он на тебе женится?
— Как миленький!
Постоянная категоричность, одностороннее решение. Кажется, инфантильности в Антонине Глинской не убавилось, хотя и кончила она мединститут.
— Зачем Ланщикову надо было все же вас собирать в кафе? — вдруг спросила я.
Антонина равнодушно дернула плечом.
— Он заявил, что хочет рассказать об одном богатстве, неправедно нажитом.
По-моему, Антонину Глинскую не взволновала смерть Ланщикова. А она так переживала из-за детей своего интерната, требовала, чтобы ими занимались воспитатели более внимательно, ласкали, утешали, считая, что человеческая теплота — главное лекарство.
Мне казалось, что человек на перекрестке судьбы должен думать и о прошлом, осмыслить все, что было накоплено и потеряно.
С кем же позер Ланщиков хотел свести счеты? При всех, вызывающе, ведь за столом с ними сидел Стрепетов — работник милиции?
Мне вспомнились слова Ланщикова, еще в школе: «Я себя не люблю, зачем мне еще кого-то любить?!»
Появилась мрачная Анюта. Походила, поглядывая так выразительно, что Глинская сбежала. У моей дочери бывал иногда такой взгляд, что мог прожечь спину. Она сделала себе бутерброд и сказала:
— Мама, я влюблена… Ты не спрашиваешь — в кого?
— Я и так знаю.
— Ты читаешь во мне, точно я стеклянная.
Она задумчиво жевала. Во всяком случае, несчастная любовь не лишила ее аппетита.
— Он смеется.
— Лучше бы плакал?
— Я сказала, что пожалеет, сам за мной побегает, когда вырасту, а я — ноль внимания.
— Угроза — прекрасный способ завоевания любимого.
— Не смейся. Он считает меня ребенком.
— А ты взрослая?
Анюта закусила губу, дернула себя за косу, накрутив ее на палец, точно хотела оторвать, и нахмурилась. Но мне было не до ее переживаний и детской влюбленности в Стрепетова. Все дни я неотвязно думала о Ланщикове. Его лицо возникало на страницах сочинений, учебников. Он оказался, видимо, тоже частью моей души и безболезненно не исчезал. Я вспомнила, как в школе он пытался привлечь мое внимание развязными выходками, наглыми репликами, обижаясь, что я хвалю Барсова.
— Привет! Ты дома?
В кухне появился Сергей, вернувшись с дежурства.
Ритуальное выражение, своего рода пароль.
— Нет, до сих пор сижу в школе.
— А где вредная дочь?
— Занимается, наверное.
Сергей пошумел, пооткрывал двери комнат, шкафов.
— Ее нет.
Я добросовестно заглянула за тахту и в шкаф. У Анюты была страсть устраивать развлечение такого рода собственным родителям.
Мы вернулись в кухню.
— Она не говорила, куда собралась?
— Вроде нет.
— Поссорились?
— Просто я посмеялась, когда она снова завела песенку про Стрепетова. Только ее влюбленности Олегу сейчас и не хватает…
— Девятый час… Рановато ей из дома сбегать…
Он налил чай.
— Насчет Ланщикова — правда? Аллергический шок?