Я увидела, что Анюта поднимает руку, точно на уроке, и нахмурилась. Всегда не терпела выскочек. Она мгновенно отреагировала и прикусила губу, хотя ее переполняли слова, а Парамонов-младший сказал:
— Человек большой, значит, и чувство большое…
Шутикова не согласилась:
— Да нет, главное, что она, как мы, такая же…
Ей не хватало слов, она крутила головой во все стороны, точно ждала, просила подсказки.
— Хорошо, в общем, что она была… что ее уважали… тогда…
И снова начали разворачиваться картины прошлого, хотя Олег Стрепетов не играл голосом, не актерствовал, не старался усилить драматизм интонацией. Может быть, в простоте его чтения, безыскусности и была особая магия воздействия?
ЗАПИСКИ ПРАВНУЧКИ
И снова отъезд в Петербург. Придворные обязанности занимали все время графа. Концерты не устраивались. А Параша зачастила в церковь, страдая, волнуясь из-за болевшей матери. Нет, семья ее уже не нуждалась, Граф повелел купить для них дом. Но отец пил и в такие минуты крушил все вокруг, лютовал особливо, как узнал, что дочь стала открыто «барской барыней». И мать не пускал приходить в кусковский парк: хоть постоять рядом с домом, где держали дочь. А когда увез граф Парашу в Останкино, даже издали не видались больше… дочь и мать, разлучились навсегда.
Вскоре Параша услышала о смерти матери. Ничто ее больше не веселило, не волновало, музыка точно отлетела от нее. Часами стояла оцепеневшая на коленях перед образами в домовой церкви, холодной и тихой… Опостылела ей опочивальня…
В тот день граф привез во дворец старого друга детства князя Куракина. Повелел пригласить Парашу. Возмутился, что она снова в церкви, точно монашка. Верная подруга Таня Шлыкова, неунывающая, улыбчивая, бросилась ее разыскивать. Она была в знании всех ее дел, шепнула, что граф очень гневен, повелел принести ее арфу, хочет похвастать талантами своей «дивы».
Параша вошла погасшая, продрогшая. Ей приказали петь, играть, а у нее не было сил даже шевелиться. Умное лицо князя Куракина было так промыто, что кожа выглядела ненастоящей, а маленькие острые глаза в красных прожилках смотрели с холодной настороженностью. Параша поняла, что в эту иссохшую душу ей не достучаться…
В ту ночь впервые за все годы их совместной жизни граф не пожелал ее увидеть. Он вспомнил и жалобы на нее Вроблевского за рукоприкладство, и язвительные шепотки дворни о ее упрямстве, он считал, что она нарочно «не постаралась» перед высоким гостем, оставя его равнодушным…
В наказание повелел привести Анну Изумрудову. Но против воли он прислушивался к звукам в спальне Параши. Начинал и обрывал фразы, ему было скучно с этой яркой и щедрой женщиной… Он наградил Анну гостинцами, милостиво потрепал по щеке и велел Прошке ее увести. Потом пытался уснуть. Стискивал веки, замирал, вертелся на ложе, точно на раскаленной сковороде. Промучился, прометался часа три, наконец накинул шлафрок и решительно вошел в выстывшую опочивальню Параши. Свеча почти догорела, печь не топлена, по углам прятались длинные тени.
Параша исчезла.
Граф растерянно оглядывался. Не поверил глазам. Бешеный гнев его громом сотряс дворец. Замелькали свечи, понеслись из коридора в коридор полусонные люди. Он сжимал подлокотники кресла и кричал тонким жалким голосом, от которого самому становилось противно. Парашу искали в светлице Тани Шлыковой, в репетиционной. Ужас охватил Николая Петровича, как донесли ему, что все вещи Параши на месте, даже валенки, бурнус, даже платок любимый.
На улице стыл тяжелый смерзшийся снег, мороз пощелкивал черными деревьями в белых пышных париках, синеватые сугробы казались мраморными. Он повелел одевать себя, закладывать карету, он и сам не знал, куда собирался. Но тут донесли, что она найдена.
Он вскочил. Ноги не держали. Парашу обнаружили в сугробе неподалеку от Фонтанного дома. Она выскочила в чем была и, замерзая, потеряла сознание.
Несмотря на растирания, Прасковья Ивановна долго не возвращалась в мир, где ее унизили, оскорбили, предали. Она ушла в одном платье, ушла, чтоб не видеть его. Он понял явственно, что страшнее дня для него не было на земле. Только сей момент познал он, что и впрямь не рождена рабой его Параша…
Граф ходил из угла в угол, пока ее растирали, согревали, лили в рот аглицкий джин. Он видел, как начинало серебриться окно, слабый сероватый денек вползал на землю, ему все мерещилось ее застывшее маленькое лицо, острый нос, тонкие руки, настолько тонкие, что он дрожал, как бы их не переломили при растирании.