— Какое удивительное ощущение! — восхищённо воскликнула государыня. — Мне кажется, словно предо мной раскрылся новый мир, словно с каждым мгновением новая жизнь проникает во все атомы моего тела.
— Да, это так, ваше величество, — сказал Дуглас, — это — квинтэссенция, возбуждающая все жизненные силы, извлечённая графом Сен-Жерменом из всех плодов природы, мельчайшие атомы которых соединены в этом эликсире.
Елизавета Петровна встала, широко раскинула руки и сияющим взором окинула море.
Граф Шувалов встал и выпрямился. В его очах горел огонь, его улыбающееся лицо блистало изумительной красотой. Такая же перемена произошла и с шевалье Дугласом — всё в нём, казалось, стало более благородным, мужественным и идеальным; мадемуазель де Бомон казалась ещё более изменившейся; её глаза блистали так, как будто она, как царица Ипполита, хотела встать во главе войска амазонок, чтобы вести их в бой; нежные черты её лица, не теряя своей мягкости, получили выражение такой огненной силы, что императрица с полным изумлением смотрела на это удивительное лицо, на это удивительное существо, в котором было столько истинно женской мягкости и грации и вместе с тем просвечивали совершенно мужские сила и мужество.
— Вы были правы, шевалье, — воскликнула Елизавета Петровна, — беру свои слова обратно; эликсир графа Сен-Жермена подтверждает всё, что вы о нём говорили.
— Я это знал, — гордо и самоуверенно ответил Дуглас.
— И моя повелительница не доверяла этому! — мягко укорил граф Шувалов, подходя очень близко к императрице. — Вы могли бы вполне положиться на меня! — шепнул он ей на ухо.
Императрица вздрогнула, когда его горячее дыхание коснулось её щеки.
— Благодарю тебя, — тихо сказала она и пожала ему руку, посмотрев быстрым, полным страсти взором в его пылающие глаза. — Но, — воскликнула она, — этот весенний воздух заставил меня проголодаться. Я была недостаточно справедлива к этому завтраку — в действительности же я должна похвалить моих поваров, они не заслужили невнимательного отношения к своим произведениям.
Она разрезала золотым ножом огромный, величиною чуть ли не с кулак, трюфель и с величайшим наслаждением начала есть половину этого гриба. Вторую же половину она на кончике ножа протянула графу Шувалову. Он с благодарностью поцеловал руку императрицы и с восторгом принялся за трюфель.
— Кушайте, мадемуазель, — сказала императрица, — кушайте, шевалье! На вашей родине не найдётся трюфелей лучше этих.
Затем она с большим аппетитом съела кусок стерляди.
— Но я забываю, — воскликнула она, между тем как цвет её лица становился всё свежее и глаза ярко блестели, — я совсем забыла, что здесь накрыто только для меня... Поторопись, Иван Иванович, распорядиться, чтобы сюда принесли всё, что только есть на моей кухне хорошего; нужно подать также и того токайского, которым я обыкновенно ни с кем не делюсь. Гости, которые принесли мне такое сокровище, заслуживают того, чтобы я угостила их самым лучшим, что только у меня есть.
Граф Шувалов уже исчез. Выйдя из аллеи, он легко свистнул в маленький золотой свисток, висевший на цепочке у него на шее, и через секунду показалось несколько лакеев. Граф раздал им приказания, и не прошло и десяти минут, как под деревьями уже был накрыт маленький столик. На нём собраны все редкие съедобные вещи, которые могли доставить Европа и Азия. Посредине в хрустальных графинах сверкало на солнце токайское вино.
Сок венгерских лоз заставил ещё ярче блистать все взоры, и разговор, поддерживаемый самой императрицей, делался всё оживлённее и непринуждённее. Дуглас был неистощим и рассказывал массу остроумных вещей и тонко льстил императрице. Мадемуазель де Бомон рассказывала анекдоты из жизни французского двора, которые едва ли были уместны в устах молодой девушки, особенно в присутствии императрицы. Но Елизавета Петровна смеялась и аплодировала тем громче, чем легкомысленнее были эти рассказы. Если бы кто-либо взглянул на этот маленький столик, то наверно был бы убеждён в том, что видит пред собой какой-либо увеселительный пикник вчетвером в Париже; конечно, подобному наблюдателю не пришло бы в голову, что он находится при дворе могущественной государыни, к каждому слову и намерению которой относительно мировых событий с трепетом прислушивались все европейские кабинеты.