Огненное вино из погребов великого князя производило своё действие не только среди офицеров, но и среди солдат; на последних оно действовало ещё в большей степени. Спустя короткое время со всех сторон голоса начали раздаваться громче, всё чаще начал слышаться громкий смех и весёлые возгласы в честь герцога Петра, о котором в среде его солдат как нельзя более редко говорили как о великом князе Российской империи; даже часовые и те получили свою долю напитка, освежающего голову и сердце; они ходили теперь взад и вперёд с менее серьёзными и торжественными лицами, а иногда и отвечали на весёлый призыв или тост, раздававшийся в рядах их товарищей. Скоро то тут, то там послышались звуки разных музыкальных инструментов и песен, в которых солдаты во всю глотку восхваляли свою родину и герцога; все песни были немецкие; немецкий говор так и висел в воздухе, и тут, в самом центре России, тогда ещё более азиатской, чем европейской, можно было наткнуться на клочок чистокровной Германии.
Между тем как весёлые клики становились всё громче, а песни заливались всё звонче, из тени парка вынырнул поручик Пассек, державший в эту ночь стражу у ворот дворца; он вышел на дорожку парка, шедшую по границе лагеря, вдоль берега озера, по направлению к противолежащему лесу. Он снял свой гренадерский воротник, шарф и шляпу и оставался теперь и обыкновенной форме Преображенского полка — в тёмно-зелёном кафтане с красными отворотами, небольшой лёгкой шляпе с узким галуном, с узкой, но твёрдой и крепкой шпагой на боку и в белых, застёгнутых до колена гамашах. Высокий рост, сильное сложение, загорелое мужественное лицо, чёрные огненные глаза, ещё более яркие вследствие белизны напудренных волос, — всё это делало истинно солдатски красивым его мужественное лицо; слегка славянский облик его лица, выражавшийся в выдающихся скулах и ширине рта, не портил его мужественной красоты. Быть может, этому лицу не хватало мягкости, но зато в глазах Пассека сверкала такая воля, на полных розовых губах лежало выражение такого смелого, полного дерзости и вызова мужества, что весь его вид способен был вызвать если и не симпатию, то во всяком случае уверенность, что обладатель этого лица сумеет покорить своей воле всякую более слабую натуру.
Когда Пассек выступил из тени деревьев парка и увидел оживлённую картину лагеря, он на мгновение остановился, подпёрся левой рукой в бок, а правой схватился за усы.
— Да, тут весело! — произнёс он, складывая губы в презрительную усмешку и придавая глазам выражение недовольства и высокомерия. — Господа немцы, видно, наслаждаются вином своего герцога, за которое уплачиваются деньги русского великого князя; теперь они, поди, более, чем когда-либо, воображают себя хозяевами страны! Как противно русскому чувству видеть здесь чужое знамя и чужие формы одежды, а кроме того, слушать эти чужие песни! Правда, всё это — игрушки, смешная забава, но тот, кто затеял эту игру, ведь — будущий царь, и в тот момент, когда он наденет на голову русскую корону, эти игрушки превратятся в серьёзное дело, а последнее серьёзно и глубоко заденет жизнь русского народа. В самом деле, каждый русский будет думать и чувствовать, как я, и ненавидеть чужих и чужое; каковы же будут его чувства к императору, который окружает себя иноземцами и позволяет иноземной крови заражать собой русскую кровь? У нас, в старом здоровом теле русского народа, и так достаточно иноземной крови; Великий Пётр, который поколебал ради величия империи нашу косность, должен был призвать на помощь чуждый дух и чуждый России гений, для того чтобы принести на нашу почву зерно прогресса; но русская почва достаточно богата и плодородна для того, чтобы вырастить из свежих ростков своеобразное дерево, и нам вовсе нет надобности вводить в неё всё новые и новые иноземные семена. Другое дело — французы, они несут к нам дух лёгкости, свежести и свободы, который до известной степени сродни нашему; а затем они либо уходят, либо становятся отличными русскими; то же самое можно сказать насчёт англичан; они обслуживают нашу торговлю, в которой мы ничего не смыслим, и никогда не мешают нам. Но совсем другое дело с немцами; они — паразиты, они закладывают глубоко в нашу землю корни и всё-таки сохраняют все свои способности, так что они заполонят в свою власть весь народ, если только им позволить расселяться тут и впредь. Уже во время Великого Петра сказывалось это стремление немцев к господству; правда, тогда это не имело большого значения; сам царь-гигант мог работать с ними, мог держать их в узде и заставлять служить русскому делу, так как он был русским до мозга костей. Но что же выйдет, если сам император — немец и чувствует себя немцем и всю свою гордость полагает в том, чтобы преобразовать государство по немецкому шаблону, точно так же, как и сам стремится подражать во всём прусскому королю! Тогда уже все эти искатели приключений и нищие будут вправе считать себя владыками России, и каждому порядочному русскому человеку не найдётся места, где бы можно было излить свой гнев и призвать кару Неба на этих чужеземцев.