— Ого-го, Николай Петрович! — закричал я, сложив руки рупором.
Пахарев остановился и стал прислушиваться. Фигура, сидевшая у костра, торопливо поднялась. Это была Инна.
Собрав остаток сил, я побежал к лагерю.
Когда я появился на освещенной костром площадке, Инна изумленно ахнула, а Пахарев разинул рот и в недоумении переводил взгляд с висящих у меня на шее часов на голые ноги и торчащие из ботинок мокрые портянки.
Инна опомнилась первая:
— Что с тобой случилось, Володька? Где ты был?
— Где бы он ни был, сейчас это неважно, — услышал я голос Пахарева. — Важно, что вернулся целым…
Я взглянул в глаза Николаю Петровичу. Они странно блестели. Прежде чем я успел открыть рот, Пахарев поднял винчестер, лежавший на кошме, и трижды выстрелил вверх.
— Николай Петрович, зачем? — вырвалось у меня.
— Сигнал Муссолину и Евгению, чтобы возвращались. Ищут вас…
Какой-то комок подкатил к горлу. Я не мог ничего сказать. Молча смотрел на Пахарева и Инну. Они улыбались.
— Спасибо, — с усилием выговорил я наконец, опуская глаза, — спасибо, что не ругаете, и… вообще… И пожалуйста, извините меня, Николай Петрович, что причинил столько беспокойства. Я заблудился, потому что…
— Так я и думал, — мягко сказал Пахарев. — Садитесь скорее ужинать. Инна разогревает ваш ужин с вечера.
— Но почему все-таки ты раздетый, Володька? Тебя не ограбили? — снова спросила Инна, все время не спускавшая с меня глаз. — Где твоя рубашка, брюки?
— Вот его брук, — сказал подошедший к костру Назир. — Он в брук положил два пуд камень.
И Назир осторожно опустил к ногам Пахарева мой импровизированный рюкзак.
— Так это ты нашел Володю, Назир? — опросил Пахарев и потрогал сверток носком ботинка.
— Это он моя нашел, — ответил узбек, присаживаясь на корточки у костра. — Понимаешь, начальник, пришел совсем ночью, голый, очень лошадка испугал, моя тоже… немного испугал. Два пуд камень принес.
— Николай Петрович, я месторождение нашел наверху, под Палатханом. Вот…
Я развязал лежащие на земле штаны и стал вынимать образцы. Пахарев внимательно рассматривал каждый кусок. Инна громко ахала. Назир причмокивал и восхищенно качал головой.
— Много там этого? — спросил Пахарев, подбрасывая на ладони большой кусок чистого магнетита.
— Много, Николай Петрович. Магнетитовые скалы поднимаются там среди альпийских лугов. Наверно, большое месторождение.
Пахарев положил последний образец на кошму, наклонился и вдруг крепко обнял меня.
— Ну поздравляю, Володя, — дрогнувшим голосом сказал он. — Поздравляю! Это настоящая находка.
Вернувшийся под утро Женька, кажется, был разочарован, что я нашелся и меня не надо спасать.
Узнав о том, как было открыто месторождение, он пренебрежительно фыркнул:
— Легкая находка! Смешно было не найти.
Я не стал спорить. Из лагеря все легко.
Месторождение оказалось очень большим. Мы назвали его Караарчинским и по радио сообщили о находке в управление.
В ответной радиограмме вместе с поздравлением был вопрос, почему месторождение названо так странно.
Оказывается, негодяй Женька исковеркал название.
В радиограмме, полученной в управлении, значилось:
«Открыто большое Караштанинское месторождение магнетита».
Женька оправдывался, что, передавая радиограмму, он думал о том, как я шел ночью в лагерь и нес на плечах штаны с образцами…
ВАРЗОБ, ВАРЗОБ, Я ТЕБЯ НЕ СЛЫШУ!
Впервые мне пришлось испытать землетрясение в Душанбе.
Это было весной 1942 года. Я работал с микроскопом на первом этаже длинного деревянного здания, в котором разместилась база экспедиции. На дощатых стенах висели геологические карты, на столах лежали образцы горных пород, полевые дневники, альбомы с фотографиями. В открытое настежь окно из большого запущенного сада тянуло сыроватой прохладой. В конце сада за низким глиняным дувалом виднелся кусок улицы. Асфальтовое полотно дороги, залитое ярким солнцем, было пустынно. Над садом и прилегающими кварталами висела тяжелая знойная тишина — безмолвие южного города в жаркие полуденные часы, когда жители отсиживаются в прохладных комнатах с наглухо закрытыми ставнями.
Тихо было и на нашей базе. Лишь большая желтая оса с угрожающим жужжанием билась в застекленную дверь веранды да за стеной кто-то настойчиво повторял:
— Варзоб, Варзоб, я тебя слышу, а ты меня?