Так мы говорили и спорили много дней, пережидая дальневосточный осенний тайфун. Говорили о важном и неважном, о тайнах нашей науки, о хороших людях, о будущем. Спутники по многим странствиям в тайге и в горах, случайно собравшиеся под крышей одной гостиницы, мы вспоминали былые маршруты, находки и неудачи, свою молодость и товарищей, которые шли вместе с нами одной тропой.
Тогда в Петропавловске у нас вдруг оказался избыток времени, того самого драгоценного времени, которого нам постоянно не хватало.
В спорах мы, смогли еще раз как бы со стороны посмотреть на себя и своих товарищей: тех, которые здесь тоже ждали самолета, и тех, которые были далеко.
И хотя чаще наши мнения расходились, по трем основным пунктам единство взглядов, кажется, не вызывало сомнений. Эти три пункта каждый из нас, конечно, сформулировал бы несколько по-разному. Я для себя сформулировал их так:
самое большое счастье заключено в постоянном поиске нового;
можно отправляться в любой поиск, если имеешь таких товарищей, как Пахарев и Гошка Фокин, Файзула, Закир и многие, многие еще;
не надо страшиться холода пустынных гор, если там обитают люди с такими горячими сердцами, как у медсестры Юсупова и Дим Димыча.
Из этих трех пунктов родилась книга. Книга о тех, кто шагает напрямик по бездорожью и крутым склонам, книга о путях открытия, о будущем…
В общем, это даже неплохо, что Хабаровск иногда не принимает… И право, не беда, если кто-то опоздает на вводную лекцию. Пока Хабаровск не принимает, можно окинуть взглядом пройденный путь и перекурить перед новой дорогой…
НАПРЯМИК
— Идет два человек, ой-ой… Несет два мешок, ой-ой… Один мешок разный консерва, ой-ой… Консерва очень хорошо, ой-ой…
Это поет Файзула. Ему девятнадцать лет. Он начал песню рано утром, когда мы вышли за кишлак, в котором разместилась база экспедиции.
Сейчас солнце уже высоко и печет нестерпимо. Горячий воздух неподвижен. Желтоватые голые склоны Копет-Дага пышут жаром. Мы медленно поднимаемся по крутой, едва различимой тропе к перевалу.
Тяжелый рюкзак и двустволка давят плечи. Дышать трудно. От однообразия залитых солнцем скал перед глазами плывут радужные круги. Мучит жажда. Все, что мы выпили утром, давно испарилось последними каплями пота.
Большая серая ящерица выскакивает из-под ног и стремительно исчезает среди камней.
Пение за спиной прерывается.
— Володька-ака[3], — слышу я голос Файзулы. — Как называется по-русски который побежал?
— Варан…
— Бежит варан по дорога… — снова заводит Файзула. — Варан в пустыня очень много… Ой-ой…
«Силен, — с легкой завистью думаю я. — Тащит в гору килограммов пятьдесят по сорокаградусной жаре и всю дорогу дерет глотку…»
Мысли тянутся, как густой столярный клей: «Сколько мы прошли? Километров двадцать… Значит, лагерь уже недалеко, за хребтом. А что если махнуть прямиком?
— Файзула, сколько осталось до лагеря?
— Немножко мало. К обеду придем…
— К обеду? Еще часа три топать по жаре. Послушай-ка, Файзула, не попробовать ли пойти напрямик через гору? Здесь не очень круто.
Подумав, Файзула соглашается. Мы сходим с тропы и начинаем взбираться по усыпанному горячей щебенкой склону.
— Два человек пришел Копет-Даг, ой-ой… Дорога совсем плохой, ой-ой… — поет Файзула позади меня.
Стиснув зубы, я карабкаюсь все выше и выше. Склон становится круче. Камни с шумом сыплются из-под ног. Местами приходится лезть чуть ли не на четвереньках, цепляясь руками за выступы скал.
Файзула умолк и только сопит.
Наконец — водораздельный гребень. Я хватаюсь руками за последний карниз, подтягиваюсь и… застываю без движения. На скалистом выступе на уровне моего лица, в полуметре от моих скрюченных пальцев лежит большая пятнистая спираль — очковая змея.
Потревоженная моим появлением, змея стремительно поднимает плоскую треугольную голову и, раскрыв темно-красную пасть с тонкими длинными зубами, яростно шипит на мои очки и сдвинутую на затылок шляпу.