Какая-то курортная дама поинтересовалась, кто мы такие.
— Цыгане, — невозмутимо пояснил Сергей Алексеевич. — Давай погадаем…
Покончив с арбузами, мы поехали дальше.
Около восьмидесяти километров тарахтел наш грузовичок по одной из живописнейших дорог мира. Яркое солнце. Горячий ветер рвется навстречу. Горы справа и бескрайняя голубая гладь слева. Скалистые горбы Кастели и Аюдага, белые домики Гурзуфа внизу у моря, красавица Ялта, сосновые леса над Ореандой, черные стрелы кипарисов вокруг стен Воронцовского дворца, обрывистый гребень Кошки с серебристыми башнями астрофизической обсерватории — и вот грузовичок снова катится по пустынному шоссе высоко над морем. Над нами нависают обрывы Яйлы. Мы снова в диком Крыму, среди зарослей колючего кустарника, хаоса каменных обвалов и скал, уступами спускающихся к морю.
Здесь еще мало санаториев и домов отдыха, но много мест, где их можно построить. В обрывах над шоссе лепятся похожие на зонты крымские сосны. Ниже шоссе они местами образуют сплошные заросли, и кажется, что машина катится по верхушкам деревьев.
Солнце уже скрылось за серой стеной Яйлы. Свежий ветер бьет в лицо.
— Мыс Ифигении, — говорит вдруг Николай Николаевич и указывает далеко вниз.
Там, у самого моря, в фиолетовой мгле видна большая коричневатая скала в кружеве пены.
Сергей Алексеевич с величайшей осторожностью спускает наш механизированный табор по крутым петлям разбитой дороги. Дорога становится все хуже, петляет все фантастичнее и наконец исчезает возле заброшенного виноградника.
— Приехали, — объявляет Николай Николаевич и спрыгивает на землю.
— Эх, как далеко от моря! — разочарованно тянет Игорь.
— Надо было повернуть возле ливанского кедра, — кипятится в кабинке Василий Иванович.
— Поехали назад, — невозмутимо предлагает Сергей Алексеевич. — На всякий случай выходи, кто жить хочет…
Развернуться негде, и грузовичок пятится вверх по головоломным извилинам. Мы плетемся впереди машины и в четыре голоса предупреждаем Сергея Алексеевича о поворотах, хотя он прекрасно обходится без наших советов.
Когда грузовичок выбрался на более приличную дорогу и развернулся, было почти темно. От Байдарских ворот задувал холодный ветер. Сергей Алексеевич дрожащими пальцами раскурил папиросу. Красноватый огонек озарил его длинное морщинистое лицо, усеянное мелкими капельками пота.
Мы заночевали возле дороги в каком-то заброшенном парке, так и не найдя пути к морю. Вскоре под кустом зашумел примус, и через несколько минут все пили горячий, крепкий чай.
Уже засыпая, я слышал, как Игорь перетаскивал с места на место свою походную кровать, отыскивая в темноте площадку поровнее. В конце концов он нашел то, что искал, и успокоился; утром оказалось, что он ночевал в мусорной яме.
Спали мы плохо. Кусались москиты и оглушительно трещали цикады. Ветер резкими порывами налетал с Байдар. Где-то внизу глухо шумело море.
Три дня мы лазали по обрывистым скалам мыса Ифигении. Курортники из ближайшего дома отдыха с интересом наблюдали, как мы долбим камни, измеряем толщину слоев, рисуем нагромождения вулканических бомб.
Вечерами мы собирались у нашего грузовичка, поставленного, как говорил Сергей Алексеевич, «на якорь» в заброшенном парке. В кузове грузовичка был склад и спальня Сергея Алексеевича. Рядом, под серебристым ливанским кедром, помещалась кухня, в которой постоянно пыхтели два закопченных примуса. Кухонным столом служили мраморные ступени какой-то лестницы, которая уже давно никуда не вела. Василий Иванович с Игорем жили в маленькой палатке, поставленной возле самой машины, а мы с Николаем Николаевичем — прямо под кустами диких роз, в которых ночами звонко трещали цикады.
Игорь, возвратившись из маршрута, считал свои обязанности оконченными. Он вытаскивал из машины большую модель самолета, склеенную из тонких планок и кальки, и начинал запускать ее с земли и с деревьев, на которые залезал с легкостью котенка. После двух-трех полетов самолет выходил из строя, и Игорь до наступления темноты чинил и подклеивал разорванные крылья. С каждым днем самолет летал все лучше и наконец однажды, подхваченный порывом ветра, улетел в открытое море.
Игорь не очень огорчился. Он объявил, что модель успешно закончила испытания, и принялся рисовать новый самолет, который собирался построить по возвращении в Симферополь.