Впереди расстилалось море, и из его серых волн вставала крепость. Вернее, угловатая башня из такого же серого гранита, обнесённая невысокой стеной. Приземистая, с узкими окнами-бойницами, она казалась частью гор и свинцового моря; невозможно было понять, где заканчивается скала и начинается кладка.
Провожатый махнул часовым, и Такко немедленно завертел головой, подмечая: вот сторожа на стене, а вон ещё на прибрежных уступах. Пока нечего и думать, чтобы бежать.
К острову не вело ни моста, ни переправы. Такко ждал, что придётся плыть в лодке — одной из тех, что лежали вверх дном на берегу. Но проводник всё стоял, будто заглядевшись на дерущихся чаек, а затем дёрнул Такко за верёвку и ступил прямо в бурлящую воду. Там оказалось неглубоко, по щиколотку, а под ногами Такко с удивлением ощутил не скользкие валуны, а шершавые плиты.
Был отлив, вода отступала, и из моря, как по волшебству, явилась дорога. Гранитная отмостка истёрлась за века ногами, копытами, колёсами. Вода уходила сквозь особые дыры в бортах. Похоже, здесь когда-то был перешеек, обнажавшийся в отлив — выдумка природы, превращённая Эслингами в военное преимущество. По высокой воде к замку не подберёшься, море защитит лучше любого рва. Такко слышал о приливных островах, но видел впервые и никак не мог наглядеться.
Наконец дорога, блестящая от воды, протянулась до самой крепостной стены. Идти под прицелом трёх стрелков было неуютно, а от мыслей, что ждёт впереди, под рёбрами разливался холод. Но всё же Такко был рад, что первым увидел проклятую крепость и первым войдёт внутрь.
Двор оказался неожиданно большим, почти как в Эслинге. Три сторожевые башни по углам и одна главная, поросшая мхом и крошечными, в локоть вышиной, берёзками. В середине двора колодец. У стен земляные насыпи, где кустилась зелень — огород. Чуть дальше сложен и заботливо укрыт дерюгой плáвник — палки и ветки, принесённые морем. Такко считал шаги и мысленно переносил очертания берега и стен на бумагу. Разглядел на стене небольшие камнемёты и приуныл.
Крепость казалась неприступной. Тайком не подобраться, подступы простреливаются. Разве что зимой, в темноте… Такко живо представил, каково идти по заснеженным и обледенелым тропам, когда ещё и светает на каких-то три-четыре часа, и поёжился. Нет, в мороз здесь делать нечего. Оставалось только гадать, чего стоили Шейну и его людям зимние вылазки.
Скрипнула боковая дверь, под ноги легли три десятка ступеней — каменных. Дерево берегли, даже щели в рассохшихся дверях и ставнях были заткнуты водорослями и замазаны глиной. А ведь если восточные земли отказались поставлять Шейну стрелы после похода Ардерика, значит, запас в оружейных должен быть невелик. Да и ветер здесь такой, что толком не прицелишься, а значит, если прорваться за предел досягаемости камнемётов и рассредоточиться…
Додумать блестящий план Такко не дали: втолкнули в просторный зал. В середине стоял огромный деревянный стол, под сломанные ножки были подложены камни. У окна Такко разглядел двух женщин, занятых рукоделием, и смутную тень в углу. Старшая из женщин подняла седую голову, глянула колко и враждебно. Провожатый сбивчиво объяснился, мешая имперское наречие с местным.
На стол шлёпнулось отнятое у Такко оружие, и у него заныло в груди — в потайном отделении колчана прятался белый цветок, сорванный у Эсхенского замка. Глупо было жалеть о мёртвых лепестках, когда собственная жизнь висела на волоске, только для Такко эти лепестки были памятью об Агнет. Он решительно отвёл от колчана глаза. Нужно было хорошенько всё рассмотреть и запомнить.
Сквозняк взвился, мазнул по лицу — за спиной открылась дверь и вошёл Шейн. Такко впервые видел его столь близко. Он был высок и широк в плечах, как барон, но крепок и двигался быстро, хищно. Рыжие вихры всклокочены ветром, на вязаной рубахе переплетался сложный узор. Шейн окинул Такко пренебрежительным взглядом голубых глаз, повернул к свету:
— Южанин, и к бабке не ходи. — Развернул спиной к себе и дёрнул связанные руки вверх, заставив Такко задержать дыхание и склониться вперёд. — Пальцы в чернилах и мозолях от тетивы. Что, сперва считал шерсть для Империи, а теперь подался искать славы, не разобравшись даже, за кого сражаешься?
Такко молчал. Шейн вытряхнул из колчана стрелы, осмотрел остриё.
— Охотничек, значит. Мда, небогат улов… В погреб его! Вечером разберусь.
— Ещё штаны будет просиживать, — заворчала старуха. — К делу приставь, хоть рыбу чистить.
— Дело говоришь, мать! Только нож я ему, пожалуй, не дам. Пусть сети чинит.
Такко хотелось гордо заявить, что зимой он не шерсть считал, а собирал стреломёт. А ещё защищал укрепления в Зимний Перелом, сражался в осаждённом замке и держал Шейна на прицеле, когда тот бился с Ардериком! Но он благоразумно прикусил язык. Убивать его пока не собирались, наоборот, провожатый тянул за верёвки на руках и ногах, распутывая хитрые узлы. Глядишь и удастся выбраться, а заодно высмотреть всё, что надо. От маркграфа в своё время ушёл, уйдёт и от Шейна.
Главное, что никто больше не попался. Конечно, немного обидно было думать, что Верен, обнаружив пропажу, вернулся в лагерь, но Такко понимал — его глупость едва не стоила жизни всему отряду. Вот же дурак — по сторонам смотрел, а вверх поглядеть не подумал, даром что сам вырос в горах!
Снова распахнулась дверь. Такко обернулся, и его будто облили ледяной водой. В тесный проём ввели, вернее, втащили ещё двоих пленников. Взгляд выхватывал детали: порванная рубаха, рассеченная бровь, брошенные на стол мечи, один с потемневшей лентой под рукоятью… Такко уставился на Верена и Кайлена, не веря глазам, и тут же опустил голову, желая провалиться сквозь землю, лишь бы не встречаться взглядом с другом.
— А вот и добыча покрупнее, — усмехнулся Шейн. — Этих я хорошо знаю.
— Этих все знают, — угрюмо подтвердил местный и мстительно толкнул Верена в плечо.
— Неужто полезли выручать этого недомерка?
— Так и было. Шли точно за ним.
— А вас вроде было пятеро, — Шейн окинул взглядом троих провожатых, те злобно покосились на Верена. Такко приметил тёмные полосы на мече под лентой и зажмурился от стыда — его-то скрутили сразу, всё равно что сдался без боя!
Шейн небрежно взял Веренов меч, взвесил, подбросил. С ухмылкой подцепил пальцем ленту.
— Правая рука сотника и главный предатель Севера, — усмехнулся он. — И оба рискнули жизнью ради этой мелочи? — Он остановился напротив Такко. — Стало быть, и ты не простой ученик счетовода?
— Не там ищешь предателей, — неожиданно завил Кайлен. — Мы — посланники. У нас для тебя кое-что есть. От баронессы Элеоноры.
Старуха у окна подняла голову, женщина рядом с ней, напротив, опустила глаза и усерднее заработала иглой. В углу тоже шевельнулась какая-то тень.
— Вот как, — протянул Шейн. — Что ж, я чту закон и посланников не трону. Развяжите его. Выкладывай, что там прислала красотка!
Кайлен потёр освобождённые руки и развернул на столе вышитый ландышами платок, до того спрятанный за пазухой. Там оказалась горсть красноватых камней — киноварь, не сразу вспомнил Такко. Которой едва не отравили барона зимой.
Так вот что дала Кайлену баронесса! И этот жук молчал всю дорогу!
— Значит, вернула мой подарочек, — усмехнулся Шейн. — Отец, гляди-ка! Хозяйка Севера прислала нам драконову кровь! Намекает, будто мы ей неугодны!
В углу снова шевельнулось, встрепенулось, и оттуда вылетел ворон, будто соткавшийся из тьмы. Шейн протянул руку, и ворон сел на кожаный наруч, озираясь и топорща перья. Такко было решил, что младший Эслинг помешался, как следом из угла послышался хриплый голос:
— Не припомню, чтобы в Бор-Линге цвели ландыши.
— Отродясь у нас этой дряни не видали! — отозвалась старуха.
Она отложила пряжу, поднялась и вдвоём с Шейном они вытолкнули из темноты кресло, в котором сидел седой, как лунь, старик. Кресло стояло на низкой тележке, но куда больше Такко удивило лицо старика: словно слепленное из двух половин, из которых жила только одна, другая же застыла перекошенной маской. Шейн развернул кресло так, чтобы старик видел пленников, и обратился к Кайлену.