Верен усмехнулся. В голосе Такко ему послышалась неприкрытая зависть. Но пока он думал, какой шуткой сбить тему, Ардерик опередил:
— Набили животы? Идёмте. Нынче у нас много дел.
В лекарскую Верен не пошёл — там и без того яблоку было негде упасть. Ардерик разговаривал с лекарем один, и когда он вышел на улицу, между его бровями пролегла глубокая складка.
С северной стороны замка кипела работа: под надзором Элеоноры из погреба и конюшни несли мешки и ящики. Здесь же нашёлся и Дарвел, он вместе с другими северянами гнал в замок лошадей. Ардерик подозвал его жестом.
— Мы весь день делали стрелы, — сказал Дарвел, отряхивая руки от прилипших соломинок. — Все, кто не сражался ночью, работали без устали.
— Хорошо, — кивнул Ардерик. — Но нам не хватит стрелков, чтобы держать врагов на расстоянии. Надо укрепить ворота. А когда совсем стемнеет, вывезти сено в поле и раскидать на копны.
— В поле?
— Именно. Да без шума и факелов! А ты, — Ардерик повернулся к Такко, — дуй вон к тем парням и расскажи им всё, что знаешь про огненные стрелы. Может, придумаете что-то получше смолы.
— Огненные стрелы? — переспросил Верен. — Но… зачем?..
Ардерик не ответил. Он смотрел по сторонам, его взгляд задерживался то на опустевшей конюшне, то на кострах под котлами с маслом и смолой. Задержался он и на баронессе, и Верен, как ни старался, не мог понять, что за выражение отразилось на лице. Не сожаление же…
— У нас пять десятков, три из которых полягут в первой же схватке, — пробормотал Ардерик. — Если впустим врагов во двор, считай, замок сдан.
Он перехватил взгляд Верена и ободряюще кивнул:
— Впрочем, пока мы живы, есть надежда. Беги к воротам и помоги там. Заодно разомнёшься. И скажи лучникам, чтобы проверили клинки — если не случится чудо, сегодня у всех будет возможность помахать мечами.
***
На пустошь спустилась густая, непроглядная тьма. Небо снова укутали облака, сыпавшие снегом. Белая взвесь висела перед глазами и скрадывала звуки. Только трещали сучья в кострах, над которыми грелись смола и масло, да изредка хлопали двери в замке — все, кто оказался не годен к бою и не лежал в горячке, тащили в башню остатки припасов из кладовых.
Холодная сырость пробиралась под плащ и рубаху, но Такко не жалел, что покинул тёплые покои баронессы. Слишком много там было напоминаний о прошлой жизни. Он не ожидал увидеть до боли знакомый герб на часах и музыкальной шкатулке, и едва мог усидеть на месте, пока не появился Верен и не отвлёк от воспоминаний. Здесь, на стене, дышалось свободнее. Здесь было легко — стреляй, пока не закончатся стрелы, а дальше бери меч и будь что будет.
Такко нашёл взглядом Ардерика. Сотник стоял неподвижно, опершись на каменный зубец. Со стороны казалось, что он отдыхает или задумался — взгляд был направлен не на пустошь, а под ноги. Но Такко видел, что Ардерик напряжённо вслушивается, ловит каждый звук с пустоши. Только сам он не мог расслышать ничего, поэтому перебирал стрелы, наконечники которых были обмотаны просмоленными тряпками, и надеялся, что план сотника сработает.
Наконец раздался слабый звон и неясный шелест. Такко вскинулся, схватил стрелу, первым сунул в огонь, и в тот же миг Ардерик поднял руку. Взмах — и небо прочертил десяток огненных стрел, высветив на снегу тёмные пятна: копны сена. Вторая очередь стрел взмыла вверх до того, как погасли первые; часть упала в снег, но другие достигли цели, и сено вспыхнуло, осветив пустошь.
— Идут! — не то рявкнул, не то взвыл чей-то голос. Взгляд ещё нашаривал среди огней врагов, а стрела — с острым, боевым наконечником — уже скользнула на тетиву. Северяне были в сотне шагов от стены. Светлые плащи делали воинов почти неразличимыми даже в свете пламени, но их выдали мгновенно выросшие на снегу тени.
— Луки! — в два голоса заорали Ардерик и Дарвел с разных концов стены. А дальше всё стало просто — древко в пальцах, тугая тетива и короткие вскрики, когда острое железо нашло свою цель.
========== 7. Поединок ==========
Готовый к осаде замок выглядел непривычно. На первом ярусе некуда было ступить. У наскоро сколоченных коновязей волновались лошади, у стен высились горы зерна и овощей, пол был завален тюками, заставлен ящиками с зеленью, бочонками с вином и соленьями — всем, что вынесли из кладовых и погребов. На втором ярусе устроили раненых. Оттуда несло кровью, потом, нечистотами, и резкий запах отваров и настоек не перебивал тяжелый смрад. Хлопали двери, отовсюду раздавались шаги, стоны, крики. И над всем этим властвовала Элеонора — отдавала приказы, распределяла припасы и снадобья, мелькала то здесь, то там в неизменной лисьей накидке, метя пол вышитым золотом подолом, с гордо поднятой головой и лёгкой тенью заботы на прекрасном лице.
Тенрик Эслинг стоял в глубокой нише первого яруса, никем не замеченный. Он распоряжался в замке, пока не пришла Элеонора — его Эйлин. Теперь Эйлин решала, как сложить припасы и где устроить очаг, а ему, Тенрику, надлежало быть во дворе и готовить войско. Но этим уже занимался имперский сотник. Он отдавал приказы верному Дарвелу, он втолковывал людям, что нужно будет делать, и это на него с немым вопросом смотрела Эйлин, пересекая двор. А барон Эслинг прятался в темноте, как будто был убит, пленен, изгнан — и жизнь без него текла так же размеренно.
Женщины и дети, разбиравшие припасы, вдруг поднялись и склонили головы — в башню ввалился имперский сотник. Оглядел сваленные тюки, скривился, жестом показал освободить середину. Затем он говорил с Эйлин, стоя так близко, что между ними едва можно было поставить ладонь, затем ушёл, а Эйлин принялась отдавать распоряжения. Его распоряжения. Барон Эслинг должен был догадаться, что середину холла нужно освободить на случай отступления. Но и это сделал не он.
В тусклом свете факелов Эйлин была похожа на статуэтку из кости и тёмного дерева. Она так отличалась от местных женщин: коренастых, светловолосых, безотказных. Эслинг вспоминал, как впервые увидел её — хрупкую, с фарфорово-белой кожей и стальными глазами. Как впервые взял за руку, какой тонкой и слабой казалась эта рука. Они не были созданы друг для друга, следовало понять это сразу. Все усилия оказались тщетны. Время всё расставило по местам, и река, перекрытая плотиной, вернулась спустя годы в старое русло.
Эйлин направилась во двор. У самых дверей её кто-то окликнул, Эйлин резко обернулась, накидка распахнулась, и в просвете блеснула кольчуга — змеиная чешуя под лисьим мехом.
Эслинг отступил глубже в нишу и вжался в камень, пытаясь ощутить молчаливую поддержку замка. Не вышло. Это отец и Шейн вечно болтали, что слышат голоса и видят в коридорах умерших предков. Тенрик никогда не ощущал замок как живое существо — в отличие от земли, которую чувствовал, как своё второе тело. Год за годом он безошибочно угадывал, когда сеять и убирать, когда перегонять скот. И неласковая северная земля воздавала ему сторицей — добрела, жирела и рожала столько, сколько могла. Что, в сущности, значила его, Эслинга, жизнь, рядом с вечностью, к которой он прикасался каждый раз, проводя первую борозду, наблюдая за первыми всходами, глядя, как наполняются по осени закрома?
Замок готовился к сражению, а Эслинг думал, что умереть — не страшно. Земля примет его в свои объятия, и полузабытые боги откроют перед ним ворота. Но кому после него достанется Север?
«Я был хозяином и хранителем этих земель все эти годы, — думал он. — Я держал мир, как умел. Кто бы ни победил сегодня, они утопят Север в крови. А земля не любит кровь».
Он сразу знал, что приезд сотника не кончится добром. Знал, ещё когда тот скакал через пустошь во главе своей сотни, и уверился, получив в лицо обвинение, что кровь для барона дороже клятвы Императору. Кровь… Что знал об этом имперский сотник, что знала об этом Эйлин, бросившие родной дом ради славы и одна тьма знает ради чего ещё? Что знали они о долге, вросшем в плоть, о крепких корнях?
Эслинг выбрался из ниши, неловко зацепившись мечом, и скрылся в одном из боковых ходов. Меч путался в ногах; Эслинг придержал его с горькой усмешкой. Если потребуется, он возьмётся за оружие, но прежде нужно было сделать кое-что поважнее. Барон Севера не мог выиграть битву, но мог позаботиться, чтобы «победители» не разорили вверившиеся им земли.