— Но я не воин.
— Бросьте, Оллард! Все помнят, как в молодости вы блистали на турнирах. С тех пор ваши силы не иссякли. Бедняга Виллард до сих пор в обиде, что вы обошли его и на мечах, и в стрельбе на его неудавшемся сватовстве. Да и посылают вас не для того, чтобы сражаться в первых рядах. Для этого в замке есть войско.
Оллард всё ещё медлил взяться на перо, и канцлер со вздохом продолжил:
— Я и так сказал слишком много, но всё же напомню вам, что войну выигрывают не люди, а гербы. Гнев императора не вечен. Весной я приеду на Север и надеюсь привезти вам помилование не только на бумаге. Вы умны и уступите большую часть владений и доходов, зато сохраните имя и сможете жениться снова. Послушайте, Оллард, положение нынче серьёзное. Мы не можем потерять Север, а там творится невесть что. И этого следовало ожидать. Я давно предупреждал… На кого ещё положиться?
— Вам-то это зачем?
— Что поделать, я питаю странное расположение к потомкам древних и славных родов.
Оллард презрительно хмыкнул. Встал, расправил затёкшие плечи, шагнул в солнечный прямоугольник и замер у окна, рассматривая помост для казней.
— Та ещё авантюра, — произнёс наконец. — Хорошо. Я поеду.
В четверть часа прошение и доверенности были написаны. Оллард, вытянув длинные ноги на столе, перечитывал бумаги перед тем, как заверить их печатью.
— Значит, Север, — проговорил он, — где простота и суровость быта способствуют нравственной и благочестивой жизни? Так, кажется, пишут об этом крае.
— Именно, — кивнул канцлер. — Вам понравится. Отлично проведёте время. Увидите Ледяное море, попробуете свежую северную рыбу, познакомитесь с тамошними жителями… Жена у барона, к слову сказать, настоящая красавица, хоть вы и не ценитель…
— Тюремный воздух особенно не располагает. — Оллард капнул на листы воском, приложил перстень, и герб, которому предстояло быть разбитым, скрепил бумаги. Канцлер протянул руку, но листы ускользнули, едва коснувшись пальцев. — Так что же, Императорская канцелярия и Верховный суд действительно не обнаружили против меня никаких улик?
— Совершенно никаких, — заверил канцлер. — Сами посудите, какие могут быть улики? В ваших поступках многое достойно осуждения, но вы искупите их усердной службой.
— Я, знаете ли, уже не молод… Ехать в такую даль, будучи чистым перед людьми и законом… При дворе найдутся люди моложе и достойнее.
Канцлер откинулся на спинку кресла и устремил взгляд на потолок.
— Разумеется, можете отказаться. Канцелярия никогда не славилась умением находить улики против невиновных. Разве что полезной привычкой тянуть за все подвернувшиеся под руку нити.
— Вы снова говорите загадками, а тюремный воздух, знаете ли, не способствует остроте ума.
— Правда? О, никаких загадок, лишь одна незначительная мелочь. Вас, кажется, ограбили летом в Эсхене?
— Меня? Ограбили?
— Не помните? Впрочем, я же говорю, ничего не значащая мелочь. Тем более, запись в судебной книге всё равно оказалась залита чернилами.
— Какая досада. У меня давно были вопросы к эсхенскому судье. Совершенно не умеет держать бумаги в порядке.
— К счастью, человеческая память порой оказывается надёжнее бумаги и может подсказать и имя, и многое другое…
— И что же, стоила эта нить затраченных на неё усилий?
— Не знаю. Пока что я лишь держу её в руках. На всякий случай. За иные концы, знаете, лучше вообще не тянуть, если нет необходимости.
— С некоторых пор я невзлюбил загадки, — невозмутимо усмехнулся Оллард, поднимаясь и небрежно бросая на стол бумаги. — Вам есть что ещё мне сказать? Или я могу собираться в дорогу?
— Собирайтесь. Я загляну к вам ближе к вечеру обсудить детали. Сейчас мы не сможем отправить с вами большой отряд, но к весне созовём войско, если в нём будет необходимость. Я рад, что мы с вами нашли общий язык.
В следующий миг ударил башенный колокол. Он разносил по округе весть, что сегодня Верховный суд вынес оправдательный приговор. В камере его звук был хорошо слышен сквозь окно, а ещё отдавался дрожью в стенах и полу. Канцлер поморщился — хоть он и привык к этой дрожи, ощущать её всякий раз было неприятно. Он перевёл взгляд на Олларда, желая что-то сказать, и осёкся. Тот стоял неподвижно, опершись на стол, прикрыв глаза и дышал мелко и редко. Канцлер поднялся было позвать лекаря, но быстро понял — маркграф уловил ту же дрожь пола и впитывал звук всем телом, костями, пропуская волну от ступней до свода черепа.
— Я рад, что мы нашли общий язык, — повторил канцлер, прикрывая за собой дверь камеры. Затхлый и прохладный воздух коридора показался глотком свежести. — Но хотел бы я знать, какие планы были на того мальчишку-грабителя…
Комментарий к Часть III. 1. Кости в подарок
День Поминовения — 1 ноября. В Луке это день побега Такко из замка
Зимний Перелом — зимнее солнцестояние, 21—23 декабря
Праздник Урожая — 1 августа
========== 2. Тенрик должен жить ==========
Вечер и ночь прошли в заботах, как накормить и разместить три сотни людей, а с рассветом войско двинулось на укрепления. Но они оказались пусты. Шейн Эслинг скрылся, забрав с собой раненых и даже убитых. Через пустошь тянулась широкая полоса следов от человеческих ног, лошадиных и козьих копыт, саней и волокуш. След уходил в горы — ясный, чёткий — но чем ближе становились отроги, тем сильнее преследователи придерживали коней.
— У Шейна здесь полно убежищ, — буркнул лиамский военачальник, первым натягивая поводья. — Уползёт в своё Бор-Линге, залижет раны, соберёт ещё людей на востоке и вернётся, благо перевалы завалит нескоро.
— Этак он так и будет бегать туда-сюда, — с досадой проговорил Ардерик. — Будет жалить нас, как овод лошадь, и снова хорониться…
Было обидно останавливаться в какой-то сотне шагов от места, где тропа уходила вверх. Совсем рядом за гранитными склонами пряталось войско — обескровленное, ослабшее. Добить бы одним ударом, привезти Элеоноре рыжую голову, вырвать долгожданную победу!
— Который год уже бегает, — проворчал лиамец. — Эслинги, скоты, знали, где строить новый замок — поближе к родным горам! В лесу мы бы взяли их, как новорождённых зайчат, а так никому неохота отхватить камнем по башке.
Вместо ответа Ардерик тронул коня, направляя войско вдоль хребта на расстоянии чуть дальше полёта стрелы. Лиамец был прав — нечего и думать соваться в горы. На узких тропах придётся растянуть войско, и Шейну хватит горстки людей, чтобы если не уничтожить их, то заставить повернуть назад.
— А это Бор-Линге — где оно? — спросил он лиамца. Тот, прежде чем начать рассказ, сделал непонятный знак рукой и сплюнул. Ардерик слушал его, заодно вспоминая скудные обрывки, что слышал от Элеоноры и местных.
Бор-Линге — так звали старую крепость, прежний оплот клана Эслингов. Говорили, что она стоит на самом берегу, с трёх сторон её окружает море и рыбу к столу удят прямо из окон. Берега же пустынны и бесплодны, потому хлеб пекут из мха и сосновой коры, а сосны те редко вырастают выше колена из-за сильных морских ветров. Ещё говорили, будто старики помнили туда дорогу, только после особо сильного землетрясения её засыпало. Новую тропу знали лишь старый барон и Шейн. И их люди.
Ардерик подставил было лицо ветру и поморщился. Воздух, как нарочно, успокоился едва ли не впервые за последнее время. Пока Шейн стоял на пустоши, жестокий северный ветер дул каждый день. Можно было представить, как безжалостно хлещет он береговую крепость, бросая в лицо ледяные брызги и колючий снег. Как тёмные волны целуют и бьют гранитную кладку, ветер ревёт в печных трубах и гонит дым в залы. Кем надо быть, чтобы считать такое место своим домом? Какую несгибаемую гордость нужно иметь, насколько верить в себя и своих людей, чтобы уйти с плодородных по северным меркам земель?
Достойный противник, ничего не скажешь.