Торчать на пороге и правда было глупо. Сердце оглушительно стучало, когда Такко решился сделать шаг вперёд. Он взял замки, и на пальцах остались ржавчина и влага.
— Как будто они лежали в снегу всё это время, — сказал он, размазывая налёт.
— Так и было. Мы нашли их близ ваших укреплений. Может, выпали у кого-то, когда вы отступали…
Короткое «вы» неожиданно согрело Такко сердце. Это была и его история — надежды, отчаянной битвы и позорного отступления. Он искоса глянул на Олларда. Маркграф изменился за эти три месяца: резче обозначились складки у губ, в волосах блестела седина. Но руки двигались с прежней ловкостью, выпрямляя тонкие зубцы с удивительной осторожностью. В камине трещали поленья, часы негромко тикали, и у Такко заныло сердце от того, как он скучал по этой точной и размеренной работе. И совсем в глубине шевельнулось узнавание: залитая солнцем комната неуловимо напоминала отцовскую ювелирную мастерскую. Только здесь никто не принуждал к делу, не кричал, не раздавал подзатыльники.
«Я только почищу замки, — сказал себе Такко, снимая налуч и колчан. — Это недолго».
— Отнеси в кузницу, — бросил Оллард, когда Такко выложил готовые механизмы на чистую ткань и нерешительно переминался у стола. — Местных давно пора вооружить арбалетами и научить ковать замки. Я тебя провожу, у меня тоже дело к кузнецу.
Короткий зимний день медленно переходил в вечер. Такко оглядел двор, подёрнутый мутнеющей пеленой, и подумал, что сегодня точно уже поздно уезжать. Да и некуда. В конце концов, он работал бок о бок с Оллардом три месяца, и это было хорошее время.
Он дёрнулся, ощутив сквозь толстое сукно плаща прикосновение к плечу.
— Я скучал, — окутало его быстрое, едва разборчивое вместе с клубом пара. В следующий миг Оллард прошёл вперёд, не оборачиваясь. Такко глубоко вздохнул, наполнив лёгкие свежим морозным воздухом, и зашагал следом.
***
— Я знал, что рано или поздно ему надоест бегать, — заключил Ардерик, отходя от окна. — А ты переживал!
Через протаявшее в морозных узорах пятно Верен наблюдал, как Такко с Оллардом вышли из башни и вместе пересекли двор. Видел, как Оллард положил руку на плечо Такко. Друг хмурился, но определённо не выглядел напуганным или принуждённым.
— Я ничего не понимаю, — признался Верен. — Почему он остался?.. И почему маркграф… ну, не похоже, что его стоило бояться.
— Разумеется, не стоило. Подумай сам! У такого домоседа, как Оллард, должна быть веская причина заявиться на Север. Если бы его ограбили или, не знаю, присунули его дочке, он послал бы людей разобраться. А тут явился сам! Значит, мальчишка дорог ему. Очень дорог. Знаешь, что я думаю? Что наш граф по молодости хорошо погулял близ Аранских гор. Вот тебе и ответ.
— А… — Верен замер, не сразу осознав смысл. — Да ну. Быть не может. Оллард… и?.. Да он даже на баронессу не смотрел!..
— А ты, стало быть, смотрел? Брось! Самые страшные ханжи выходят из тех, кто по молодости не пропускал ни одной юбки. Пока была жива дочка, он не вспоминал о плодах былых загулов, а потом она стала совсем плоха… Сдаётся мне, в Эсхен вас занесла не простая случайность.
— Да они даже не похожи!
— Аранская кровь сильная, перебьёт любую старую породу. Говорят, дочка Олларда тоже не особо походила на него.
— Всё равно! Как это можно — бросить сына?
— Да почему бросил? Мальчишка ни в чём не нуждался, обучен грамоте и всему такому. И воспитывался у ювелира — верно, нарочно, чтобы умел работать с металлом. Может, и огребал оттого, что ювелир знал, что не он настоящий отец. А Оллард, верно, стыдился сына-полукровки — они ж там все помешаны на чистоте породы. Вот и надеялся до последнего, что дочка вытянет, а она взяла и умерла.
— Бред, — заключил Верен. — Тогда почему Такко так боялся? И почему сбежал?
— Может, у него привычка сбегать от всех, кто пытается его воспитывать, — пожал плечами Ардерик. — Откуда нам знать? Вообще, я б на его месте тоже не особо радовался. Оллард, конечно, спас нам всем жизни и честь, но всё равно похож на старую рыбью кость, и вместо сердца и мозгов у него шестерёнки. Вертел я такое родство!
— Нет, быть такого не может, — Верен даже головой замотал. — Чтобы Такко… — Мысль не укладывалась в голове, даже не желала облекаться словами.
— Если у тебя есть догадка получше, поделись.
Догадок у Верена не было. Ни получше, ни вообще.
— Бред какой-то, — повторил он. А память услужливо подкидывала один образ за другим: как сноровисто Такко управлялся с пером и чернилами, как легко разбирал книги, ловко держался в седле, даже говорил правильнее и чище многих купцов… — А, тьма! Я с ним непременно поговорю!
— Если маркграф разрешит отвлекать своего… помощника, — заметил Ардерик. — Послушай, Верен. Ты хороший друг, но когда-то ваши пути должны были разойтись. Ты нашёл своё место. Дай и лучнику найти своё. У нас тут война. Не время разгребать дела знати. А ещё нас ждёт дело на пустоши, которое не сделает никто другой.
Верен сжал кулаки и в отчаянии повернулся к окну. Оллард и Такко шли назад, к башне. Маркграф что-то говорил, а Такко коротко кивал, как будто между ними не было никакой размолвки. Верен перевёл взгляд дальше, на лес. Там уже стучали топоры, напоминая о том, что предстояло вечером. И где было его, Верена, место, несмотря на отчаянную, леденящую пустоту внутри.
***
Ещё засветло на пустошь начали таскать дрова, а с наступлением сумерек по снегу потянулись повозки, накрытые чистыми белыми холстинами. Между замком и укреплениями разложили погребальный костёр для тех, кто погиб при осаде, и для остатков Ардериковой сотни, больше месяца ждавших погребения распятыми на косых крестах. Отыскали под снегом даже головы, лежавшие под стенами замка с Перелома.
Укладывая полуобглоданные зверьём и птицами останки на деревянное ложе, Верен пытался вспомнить их живыми и не мог. Потом должно было стать легче — когда в замке начнётся пир, на этот раз поминальный. Но сейчас Верену казалось, будто прошлое отрезано навсегда. Три месяца оно истлевало на пустоши, чтобы сгореть в один вечер на огромном костре.
Над головами трёх сотен людей, собравшихся вокруг, клубился пар. Пришли и барон с баронессой. Губы Эслинга шевелились в древней молитве, которую нестройным шёпотом подхватывали остальные северяне. Верен пытался вслушиваться, но не разобрал ни слова — к забытым богам обращались на забытом же северном наречии. А потом всё поглотил рёв костра.
Такко должен был стоять рядом, но он был с Оллардом. Когда в огне что-то щёлкнуло и рассыпалось искрами, они переглянулись, и Верен был готов поклясться, что во взгляде, которым они обменялись, сквозило понимание. Большее, чем могло бы связывать случайных людей. Ардерик рядом переступил и хмыкнул. Баронесса подняла на него глаза, и в их взглядах тоже было не то, что должно связывать воина и женщину, которую он защищает.
Костёр пылал, выстреливая в небо искрами и пеплом. И небо будто отозвалось — пошло странной цветной рябью, и от края до края его прочертила фиолетовая полоса.
— Как им скатертью дорогу выстелило, — зашептали в толпе. — Добрый знак! Прямо в Небесные врата и войдут.
— Эх, мороз слаб… В другой раз как пойдёт узоры писать…
Как ни всматривался Верен в небо, так и не увидел узоров. Но несколько цветных вспышек расцветили звёздный купол, обещая былым соратникам славное посмертие. А на севере, над горами, Верену почудился такой же столб дыма, какой поднимался над пустошью.
Ардерик, которого Верен толкнул локтём, долго щурился на горизонт и презрительно усмехнулся:
— Может, тоже своих хоронят… Пусть. Я теперь достану Шейна Эслинга хоть на этом ихнем Ледяном мосту. Или не сойти мне с места!
Он погладил рукоять меча, явно забыв о Такко и других заботах. Верен вновь уставился на огонь.
***
Мёртвые уходят навсегда. Им незачем возвращаться. Ни к чему даже оглядываться со Звёздного моста. Остаются лишь те, под кем мост шатается и меркнет. Достойные пополняют ряды Дикой охоты, остальные бесплотными тенями скользят по пустоши, а днём прячутся в камни.