Реальность снова разошлась и сомкнулась над головой, осыпаясь белыми лепестками. Такко слишком долго просидел в усыпальнице, слишком долго стоял у погребального костра. С той стороны звали, и нельзя было отказаться.
В следующий раз его вернул из вязкого сна смутно знакомый голос.
— Травы на исходе, — говорил замковый лекарь, — тратить их на кого попало не буду. Есть другое средство. — Он зашуршал тканью, разворачивая что-то.
Оллард высился перед лекарем, как большая чёрная тень.
— Что это? — спросил он с нескрываемым отвращением.
— Навоз, господин маркграф! Самый лучший коровий навоз! Свежий, вы не подумайте. Едва достал — у них здесь коров днём с огнём не сыщешь, одни козы да овцы… Положим лепёшку на грудь, и мигом всё вытянет!
Такко, наверное, оглох ненадолго, потому что не расслышал, чтобы маркграф издал хоть звук. Но лекарь отчего-то переменился в лице и отступил назад.
— Желаете, я позову вашего войскового травника? — пролепетал он.
— Вон.
Лекаря будто ветром вынесло за дверь. Такко хотел сказать, что с ним всё хорошо, просто замёрз в подземелье и на пустоши, но с губ сорвался только глухой кашель.
Дальше воспоминания путались: шелест юбок, прикосновения влажной ткани, мешочек на груди с чем-то увесистым и тёплым, то ли песком, то ли солью, и горечь, отвратительная горечь целебного питья, от которого мутило и болела голова. Затем жар отступил, а с ним отступили, как перегорели, былые страхи. Если бы Оллард всё ещё мечтал пустить Такко на поделки, то непременно воспользовался бы его беспомощностью, а не звал бы лекаря и уж тем более не тратил бы дорогое снадобье.
— Хорошо, что после Агнет остался целый сундук с лекарствами, — только и бросил Оллард, когда Такко наконец поднялся с постели, шатаясь и кривясь от мерзкого привкуса во рту. — Ты обошёлся мне в пять марок золотом. Потрудись отработать их и больше не болеть.
Пять марок! Сомневаться в правильности этой чудовищной цифры не приходилось — горький порошок, что снимал боль, жар и лихорадку, везли даже не с южных рубежей Империи, а из дальних стран, о которых рассказывали больше небылиц, чем правды. Охранникам такого груза платили золотом. Отец всегда держал немного в аптечном ларце, но, покинув дом, Такко не думал хотя бы увидеть чудесное снадобье своими глазами.
Теперь о болезни напоминали лишь небольшая слабость да неутолимый голод. Такко очистил миску, залпом допил вино и потянулся за старым походным мешком. Чтобы не скучать без дела, нужно было разжиться на кухне перьями, в оружейной — древками, в кузнице — наконечниками. Правда, Оллард строго запретил показывать нос на улицу, но кто ему расскажет? Пусть думает, что у Такко хватило ума попросить кого-нибудь принести.
Солнечный свет бил в окна, двигал по шкурам на полу тень от переплётов, грел не хуже печи. Белые, сизые, рыжие голубиные перья легко распадались под острым тонким лезвием, клей, поставленный у печной стенки, не застывал, и работать было одно удовольствие. Кто бы мог подумать, что отогреться удасться именно здесь, на северном краю мира да в маркграфских покоях?..
Хлопнула дверь. Оллард вошёл стремительно, пересёк комнату, бросив взгляд на кучку готовых стрел и одобрительно кивнул:
— Вовремя! Скоро нам пригодятся и луки, и мечи. Сегодня делай, а завтра возьмёмся за метательные машины для стен. Ты прикидывал, где лучше их поставить?
— Над воротами, на углах у башен и…
— Молодец. Сколько машин понадобится?
— Восемь.
— Не меньше двенадцати. Кстати, где ты взял перья?
— На кухне. Там щипали гусей для ужина, я попросил немного, но мне сказали, что есть ещё голубиные. Они лучше. Я с ними работал, я знаю.
— Хорошо. Так вот, я закончил с чертежами и сегодня напишу бумагу, сколько потребуется дерева и какие детали следует выковать в кузнице. Вечером отнесёшь… — Оллард запнулся на миг, явно перебирая в уме жителей замка, — отнесёшь Дарвелу, а заодно скажешь, какие деревья валить. Там у реки растёт молодой сосняк. Половину враги успели вырубить на камнемёты, но нам хватит.
— Я? Не барону отнести, сразу Дарвелу?
Вместо ответа Оллард достал из шкатулки медальон с гербом. Прежде чем Такко успел спросить, что это, на шею легла тонкая серебряная цепочка.
— Теперь никто не спросит, по какому праву ты здесь распоряжаешься. Не потеряй и не хвались попусту.
Такко взвесил медальон в ладони. Чистое серебро, потемневшее от времени. На одной стороне два меча перекрещивались над круглым щитом, на другой виднелись полустертые от времени буквы.
— Когда-то мой род чеканил свою монету, — объяснил Оллард. — Ещё до того, как присягнул первому императору. Это наш старый герб. Уже позже мечи переделали в циркуль, а щит — в шестерню. Таких монет осталось очень мало. Их дарят за верную службу.
— Это девиз, да? — Разобрать надпись не удавалось, и Такко поднялся, чтобы взять с большого стола увеличительное стекло. — Я не видел его раньше.
— Да. «Храни и требуй».
— Что храни и чего требуй?
— Вот поэтому ты нигде и не видел наш девиз. Все спрашивают. Но нет смысла отвечать тем, кто не догадался сразу.
Такко пожал плечами и снова принялся за работу. Значит, подарок за верную службу… Пожалуй, заслуженный, учитывая, как усердно Такко трудился в маркграфском замке!
— Сбегай к Дарвелу сейчас, — Оллард толкнул на край своего стола небольшой свиток с печатью. — Пусть пошлёт за лесом сегодня же. А вот это, — он положил свиток потолще, — отнеси баронессе или её служанкам, кто умеет читать и сможет растолковать кузнецу, что надо делать.
Такко забрал свитки, а затем украдкой потянул в мешок пучок готовых стрел. Он сам отнесёт чертежи в кузницу; ничего с ним не случится, пока пересекает двор, не такой уж там мороз. А потом испытает новые стрелы. В закутке за дровником совсем нет ветра, да и дело недолгое.
— Не забудь вечером почистить медальон, сын ювелира! — прозвучало за спиной за миг до того, как Такко захлопнул дверь. — И подсвечник заодно — в этом доме совсем не заботятся о металле!
Уличный свет резал глаза даже сквозь дверные щели. Такко остановился перед дверью плотнее запахнуть плащ и дать глазам привыкнуть. Крутанулся на месте, проверяя, плотно ли пристёгнуты колчан с налучем, и успел выхватить в полумраке коридоров широкую спину барона, спускавшегося в подземелье. Верно, шёл считать припасы — как будто это не дело баронессы! При воспоминании о холодных подземельях и кладовых Такко передёрнуло. Он набросил капюшон и распахнул дверь, из-за которой заманчиво лился солнечный свет.
***
Верно, строители Эслинге были пьяны или влюблены — чем ещё объяснить множество ниш, закоулков, тупиков, так подходивших для мимолётных встреч? В набитом людьми замке было не уединиться, не поговорить. Оставалось ловить редкие мгновения и прятаться по чуланам.
Неровный свет выхватывал из тьмы нежную шею Элеоноры, точёные скулы, костяшки тонких пальцев. Такая женщина достойна пуховых перин и шёлковых простыней, нельзя было вот так обжиматься с ней по углам, как со служанкой… но по-другому ещё ни разу не получилось. Ардерик обнимал Элеонору, осыпал короткими жаркими поцелуями, а она успевала сыпать вопросами:
— Что было на совете? Тенрику хватило ума молчать? Что Оллард?
— Махал у меня перед носом укреплениями и отдал их своему Гантэру. Да тьма с ними! Пусть морозят там яйца, если охота.
— Он тебя испытывал, глупый. И Тенрика тоже.
— Брось. Чего там испытывать? Только слепой не заметит, что в замке неладно и наш мешок дерьма помалкивает неспроста. Рано или поздно он опять заведёт свою песню, что не предаст брата и всё такое, тут-то Оллард его схватит на горячем!
— Схватит, только если нарочно приехал искать измену, — Элеонора отстранилась, передёрнула плечами под накидкой. — Рик, нам нужен свой человек при Олларде. Парнишка, которого он взял в помощники, как будто хороший знакомый твоего оруженосца?