— Я бы на него не рассчитывал. — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе, но не ощутил и доли былой податливости и доверчивости и нехотя продолжил: — Мальчишка одно время жил у Олларда и кто знает, чего успел нахвататься.
— Да? Расскажи, — потребовала Элеонора, и Ардерик мало-помалу выложил ей всё, даже те предположения, которыми делился с Вереном.
— Быть не может, — решительно заключила Элеонора. — Чтобы Оллард — и прижил бастарда? Это… как же долг перед родом, чистота крови… это немыслимо! — Подняла глаза на Ардерика и осеклась. — Я хочу сказать, немыслимо, чтобы кто-то из Оллардов на такое решился. Я бы поверила, что он сделал отчаянный шаг, когда дочь оказалась неизлечимо больной, но… до брака…
— Есть мысли получше? — хмуро повторил Ардерик то, что говорил Верену. — К себе приблизил, хину вон тратил… парень весь столько не стоит, сколько лекарств на него извели!
Томный жар, только что разливавшийся по телу, оборачивался горечью. Мало досталось с утра от Олларда, так теперь выложил Элеоноре то, что не собирался! Заодно получил щелчок по носу: мол, никто из знати в здравом уме не ляжет с тем, кто ниже родом. И поцелуев от Элеоноры, похоже, больше не дождёшься: губы поджаты, брови сошлись на переносице, взгляд затуманен отнюдь не страстью.
— Так что вы решили на ближайшие дни?
— Что решил господин, мать его, маркграф, ты хотела сказать? Объясню этому столичному выскочке Гантэру, как отстроить укрепления, и… Что ты смеёшься?
— Столичный выскочка? Тенрик называл тебя так же, когда ты только приехал. А теперь ты стал здесь совсем своим.
— Да тьма с ним! Скажи мне лучше, — Ардерик снова привлёк Элеонору к себе и указал глазами вниз, — ты… ну…
— Ещё рано, — качнула она головой. — Я непременно скажу, когда буду знать точно. И, Ардерик! Ты же не поделился с Оллардом… своими подозрениями?..
Ардерик мотнул головой и, не в силах больше сдерживаться, прижал Элеонору к груди. Одной рукой огладил под накидкой между лопатками, другой ниже, где упругий изгиб спины переходил в восхитительную округлость. В висках застучало, по бёдрам снова прошла дрожь. От кожи Элеоноры пахло мёдом и травами, она была такой нежной, манящей, сладкой…
— Кто-то идёт! — мягкая податливость вмиг обернулась тугой пружиной. Элеонора вывернулась из объятий, отпрянула, замерла, ловя чужие шаги.
Ардерик ничего не слышал, так грохотала в ушах кровь. Тонкие пальцы Элеоноры ещё мгновение касались его руки, затем она оправила накидку и шагнула в освещённый коридор. Только бросила на прощание:
— Увидимся за ужином.
***
Восточная башня изменилась. Элеонора лично следила, чтобы с мебели сняли чехлы, а пол хорошенько вымыли, но и ей было не под силу подчинить комнату идеальному, почти механическому порядку. Столы, сундуки, ящики, даже ширма, отгораживающая постель, стояли ровно, как по нитке. Детали были разложены по видам и размерам, а инструменты чинно лежали ручками в одну сторону. Элеонора придирчиво оглядела комнату, размышляя, что непременно поставила бы на стол вазу с цветами, а в простенки повесила занавеси, собранные красивыми складками… Однако аскетическая простота и аккуратность неожиданно успокаивали.
Какое-то подобие жизни виднелось лишь на маленьком столике, придвинутом к печной стене. Там лежали наконечники для стрел и холщовый мешок, откуда торчали кончики перьев. Гусиных?..
— Пришлось ли вам по вкусу наше скромное жилище? — Сесть Элеоноре не предложили, и она устроилась в удобном кресле у камина. Оллард наверняка считал его своим, но хозяйкой здесь была Элеонора, и следовало об этом напомнить.
— Да, всё очень хорошо, — бросил Оллард. — Вы за шкатулкой? Она ещё не готова.
— Очень жаль. Я так к ней привыкла. Вы знаете, долгие годы она напоминала мне о детстве… и нашем знакомстве.
— Вы правда скучаете по отцовскому дому?
— Разумеется. Я оставила на юге свою семью, мне их не хватает.
— Я думал, благовоспитанные женщины не помнят ни дома, ни родни. Вы следуете за мужем и обживаете то место, где он выбрал жить. Заботитесь о тех, с кем он выбрал дружить. Вынашиваете и растите детей, которые продолжат его род. Разве не так?
— И да, и нет. — Элеонора привычно удерживала безмятежное выражение лица, но брови так и норовили сойтись на переносице, а губы сжаться в презрительной гримасе. — Мы сочетаем в себе разносторонние таланты и привязанности и в равной степени преданы своим мужьям, отцам и Императору.
— Невозможное сочетание.
— Отчего же?
Оллард поднялся и пересёк комнату. Элеонора ждала, что он сядет рядом, но маркграф остановился у лучного столика, шагах в семи. Элеонора дорого бы дала, чтобы понять, что таится за нарочитым высокомерием и ледяным спокойствием. Как выглядел мир его глазами, кем была она сама?
А Оллард тем временем дёрнул завязки мешка, набрал пригоршню перьев, оказавшихся разноцветными, и Элеонора от всего сердца прокляла собственную забывчивость, недоумка-Тенрика, кухонных дураков и мальчишку-лучника, которому так невовремя вздумалось мастерить стрелы.
— С каких пор моровую птицу не сжигают, а ощипывают на перо?
— Мороз губит любую заразу, — ответила Элеонора почти без запинки.
— Как же ваши птицы заболели в холод?
— В начале зимы было слишком тепло. Полагаю, болезнь зародилась в грязной подстилке.
Их взгляды не скрестились, подобно клинкам, как писали бы в книгах. Слишком отчётливой жутью веяло от Олларда, и дело было именно в нём, а не во власти, которой он обладал. Всё, что могла сейчас Элеонора — прощупывать оборону, как в учебном бою, искать уязвимые места и ни за что не подавать вида, если удары противника попадали в цель.
— Вы очень невовремя лишились почтовых птиц, — проговорил Оллард и тряхнул рукой, позволяя перьям упасть на стол. Неужели отступил?
— Что поделать, болезни не обходят стороной наши земли.
— Вы говорили, что в равной степени верны супругу и Императору. Что если придётся выбирать?
— А что бы выбрала ваша супруга, господин Оллард? Не сомневаюсь, она была достойной женщиной, чтобы я последовала её примеру.
Вот оно! Чуть заметная дымка в глубине зелёно-карих глаз; лёгкая судорога, прошедшая по лицу, словно рябь по воде. Глупо было полагаться на едва уловимые признаки, но Элеонора была уверена: служить примером Малвайн Оллард не могла. Ещё одно слабое место маркграфа?
— Вы совсем не похожи на неё, — усмехнулся Оллард, в мгновение возвращая лицу былую непроницаемость. — У неё не было столь влиятельной семьи и близкого знакомства с его величеством.
— Не сомневаюсь, что она нашла в вас необходимую защиту и опору.
Элеонора ждала ответа, но Оллард, помолчав, повернулся и направился к рабочему столу.
— Я пришлю шкатулку, когда она будет готова, — бросил он, усаживаясь за стол.
Элеонора и не подумала уйти. Она немного постояла у стола, наблюдая, как тепло от воздуховода шевелит рыжие перья. Затем приблизилась к столу Олларда и наклонилась, так, чтобы взгляд, поднимаясь от чертежей, непременно скользнул по её обтянутой корсажем груди.
— Вы слишком долго жили затворником, — мягко сказала она. — А после — путешествовали с воинами, для которых грубость в порядке вещей. Вы не на поле боя, господин Оллард. У всех нас в этом замке общий враг, и чем скорее мы поладим, тем быстрее победим. Вы привыкли требовать верности от других, однако ваша верность принадлежит не только императору, но и тем, кто будет сражаться рядом. Надеюсь, мы подружимся.
«А если нет — я велю Ардерику убить тебя и свалю на Тенрика. Или убью сама».
Элеонора обворожительно улыбнулась и вышла, не прикрыв за собой дверь. Кивнула Грете, дожидавшейся в передней и незаметно прижала к накидке взмокшие ладони.
Комментарий к 4. Храни и требуй
Зимняя Четверть примерно соответствует 1 февраля
========== 5. Зимняя Четверть ==========
Издали замок напоминал огромный фонарь, присыпанный снегом. Светилось почти каждое окно; на стене тоже горела череда огней. В Империи Зимнюю Четверть особо не праздновали — подумаешь, половина срока между Переломом и Весенним равноденствием. Разве что иной богач вешал на ворота лишний фонарь, чтобы похвалиться достатком. На Севере же, как оказалось, отмечали каждый рубеж, приближавший весну. Вот и Эслинге светился весь, снизу доверху, отгоняя ранние сумерки и подступившие морозы.