— Ничего не болит, госпожа? — голос Греты тёк мягкой патокой. — Я заварю особый сбор после того, как вы вымоетесь, и позову лекаря.
— Не надо лекаря, — сказала Элеонора, собрав остатки самообладания. — У него без того хватает забот. Принеси в спальню горячей воды, чистую рубашку и оставьте меня в покое!
Замок гудел, обсуждая бой и нападение на хозяйкину спальню. В столовой пировали лиамцы, в лекарской лежал сотник Гантэр и другие раненые, где-то плёл паутину Тенрик, а в подземелье дожидалось погребения тело лже-Шейна. Элеонору это не заботило. Она считала и пересчитывала дни, снова и снова возвращаясь на круг: очередная лунная кровь должна была запятнать её рубашку два дня назад, а значит, была надежда, что связь с Ардериком дала плоды. Сейчас золотое шитьё на платье побурело, подол мерзко лип к бёдрам. Элеонора вслушивалась в себя, но тело не давало ответа, удалось ли удержать плод и было ли что удерживать.
Она знала, что служанки считали дни вместе с ней, и видела в их суетливых хлопотах отражение своей тревоги. Потому не спешила сменить юбки, залитые чужой, мёртвой кровью. Если судьбе вздумалось сокрушить её надежды, Элеоноре следовало узнать об этом первой.
Она бы не впустила в спальню и Грету, если бы могла раздеться одной рукой. Ловкие пальцы служанки пробежали по шнуровке, освободили от отяжелевшей парчи, расстегнули ряды мелких пуговиц.
— Отнеси прачкам, — Элеонора кивнула на груду белья. — Поспеши, иначе не отстирается! Я вымоюсь сама. — Грета медлила, и Элеонора повысила голос, прижимая купальную простыню к обнажённой груди: — Барон приходил ко мне восемь лет, и вы не особенно волновались, а теперь забеспокоились?
— В этот раз есть о чём волноваться, госпожа. — Грета стояла вполоборота, но взгляд был прикован к Элеоноре и, казалось, проникал сквозь ткань. — Я такое вижу, поверьте. В этот раз вы подарите барону наследника, точно вам говорю.
— Не смеши меня, — фыркнула Элеонора. — Ещё рано судить.
— Барон посещал вас две недели и три дня назад, в самое лучшее время, — без запинки ответила Грета. — А лунные крови должны были прийти третьего дня. Есть и прочие признаки… Вы ждёте ребёнка, нет никаких сомнений!
Её голос вселял уверенность, которой Элеоноре не хватало, как воздуха. Тенрик больше не войдёт к ней даже под прицелом арбалета, а значит, не признает наследника, рождённого после срока. Ребёнок должен быть рождён до Дня Поминовения, иначе Север ускользнёт из рук.
У двери Грета вновь обернулась:
— И… госпожа, позвольте сказать, что бывает разное. Даже такое, когда кровь идёт через плод, не нанося ему вреда. Если такое будет… не отчаивайтесь, просто скажите мне, но только мне и больше никому!
К щекам прилила краска. Элеонора махнула рукой и, когда Грета наконец вышла, облегчённо выдохнула. Как правильно было взять в услужение внучку лекаря, оказавшуюся умной и расторопной! Однако недаром говорят: что знают двое, знают все. Выяснять, чья кровь подсыхала на её бёдрах, Элеонора собиралась в одиночку.
***
Когда спустя час Элеонора покинула спальню, оставив за собой таз грязной воды, её тело облекало простое тёмное платье, плечи были расправлены, губы — плотно сжаты. Когда-то её учили играть на арфе; сейчас она вся, казалось, звенела, как перетянутая струна. Элеонора прошла к столу, взяла с серебряного подноса дымящуюся чашку. Пальцы дрогнули, и она крепче обхватила гладкую глину.
Заваренный Гретой сбор горчил, несмотря на изрядную порцию меда. Элеонора пила его мелкими глотками, ощущая кожей взгляды: обеспокоенные, любопытные, нетерпеливые.
— Какие новости? — спросила она, опережая вопросы. — Сколько мы потеряли в бою? Из северян кто-то уцелел? Катрин, Лотта, мне стыдно, что вы здесь, а не помогаете лекарю. Сейчас каждая пара рук на счету. Бригитта, что подали на ужин отважным воинам Лиама и где их разместят на ночлег?
— Полтора десятка убитых и около пятидесяти раненых… — Девушки не задержались с ответами. — Сотник Гантэр получил арбалетный болт в грудь и удар по голове. Мы уповаем на крепость его шлема и мастерство лекаря… Враги разбиты полностью, выживших взяли в плен… Доблестные лиамцы ужинают последней копчёной свининой и вчерашней зайчатиной, спать будут там же, где до того, постели ещё не убрали…
Элеонора слушала, цедя отвар и прикрыв глаза. Значит, победа. Полная, безоговорочная. Скверно, что Шейн ускользнул, но один он не сможет вредить всерьёз. Разве что угнать с десяток коз, за что его подстрелит любой пастух. Рассветные силы, как же хорошо всё складывалось!
Чашка грохнула об пол, забрызгав доски ошмётками листьев. Элеонора рывком поднялась и скрылась в спальне, пряча злые, жгучие слёзы.
Тенрик, увалень Тенрик, безмозглый болван! Победа и маркграфский титул висели у него перед носом, сами плыли в руки, а этот балбес всё испортил!
Хватило бы у него мозгов сговориться против Шейна — и война бы закончилась ещё утром. Прикрывая глаза, Элеонора видела, как по заснеженному тракту в столицу мчится гонец с рыжей головой в мешке, как докладывает его величеству, что войско камнеедов разбито, а главарь схвачен. Видела бумаги, жалующие маркграфу Тенрику Эслингу Северные земли в вечное наследное владение. Ах, как хорошо всё складывалось! Тогда ей не пришлось бы все эти дни вслушиваться в малейшие движения чрева, замирая от ужаса. Ей хватило бы времени, чтобы помириться с мужем и спокойно зачать от Ардерика.
Но упрямый осёл Тенрик умудрился отнять Север разом у неё и Шейна. Вот же баран пустоголовый, рассветные силы! Как можно было так всё испортить, причём сразу всем!
Охваченная стыдом и яростью Элеонора крутилась по спальне, присаживалась то на постель, то в кресло, и тут же поднималась. Да как такой бестолковый простак, как Тенрик, получил старшинство! Ему бы смотреть за стадами, пахать и сеять, только не пускать в голову ничего, кроме урожаев и надоев! Элеонора сжала было кулаки, охнула от боли, пронзившей правую руку, и топнула ногой от обиды. Перед глазами выплыло лицо Шейна, едва видимое в тёмном проёме. Он был понятен — честолюбивый, вспыльчивый, как и Ардерик. Этих двоих можно было просчитать, как хороший мечник угадывает удары противника. Тенриком же руководило тупое, поистине баранье упрямство, крушившее всех подряд, словно дубина в руках пьяного неумехи. Он был опасен для Севера — он, а не Шейн.
Последний всхлип — и Элеонора утёрла слёзы и подошла к окну освежить разгорячённое лицо. По ту сторону стекла царил мрак; в городе вспыхивали и гасли редкие огоньки. С утра нужно будет послать за Ардериком и выспросить последние новости; узнать, что ещё выкинул Тенрик — в том, что он даже запертый сумеет натворить глупостей, сомневаться не приходилось; выяснить, что на уме у Олларда… Ах, как близка была победа! И как шатко было нынешнее положение! Элеонора положила руку на живот. Быть может, стоило давно зачать от Шейна? Сейчас бы наследник уже учился стрелять и ездить верхом… Впрочем, кто знает, как бы всё повернулось. Здесь, на Севере, никому нельзя было верить.
Два месяца назад снег, устилавший пустошь между замком и укреплениями, представлялся Элеоноре полотном, на котором она вышьет узор. Теперь незримое полотно расползалось, будто рассечённое мечом. Предстояло заново связать концы оборванных нитей, да так, чтобы никто не приметил узлов… Она приступит завтра, когда вернётся ясность ума.
Служанки давно разобрали постель, согрели простыни горячими камнями и уставили спальню жаровнями. Покои два года стояли нетоплеными; воздуховоды не дали им выстудиться до уличного холода, но прогреть комнаты за несколько часов было невозможно. Элеонора угрюмо взглянула на спальный шкаф, где предстояло провести ночь. Шкаф был из старых покоев свекрови, она сразу приучилась спать на северный манер. Элеоноре же казалось, что в тесном ящике нечем дышать.
К горлу и без того подкатывал комок, стоило взглянуть на гобелены на стенах. Маркграфский мальчишка и Дарвел простучали каждую пядь, тайных ходов можно было не опасаться, но малейшее колебание ткани заставляло кровь стыть в жилах. Подумав, Элеонора решила положить поближе кольчугу и пожалела, что кинжал, отнятый Тенриком, ей так и не вернули.