Огонь прогорел. Люди тёмной полосой потянулись к замку. Для баронессы подали сани, и странно было видеть на бортах цветущие ландыши, искусно вырезанные на мягкой сосне. До замка было рукой подать, тысячи полторы шагов, но Элеонора благодарно улыбнулась барону, а после неожиданно повернулась к маркграфу:
— Не откажетесь скрасить мне дорогу?
Оллард удивлённо приподнял брови, и Элеонора негромко добавила:
— Ваш помощник ещё не вполне оправился после болезни. Не стоит оставаться на морозе слишком долго.
Маркграф колебался недолго: шагнул к саням, кивком подозвав Такко. Тот упрямо наклонил голову: видано ли дело ехать там, где любой здоровый мужчина дойдёт за четверть часа? Ладно бы верхом, но не в санях же, словно старик или увечный. Элеонора чуть улыбнулась и вновь обратилась к служанкам:
— Сопровождайте воинов. Со мной поедет Грета.
Соседство черноглазой девчонки явно примирило Такко с санями. Он подсадил Грету на заднюю скамейку, подмигнул Верену. Лошади с места взяли рысью, но, едва отдалившись, снова перешли на шаг.
— Не особо они торопятся, — сказал Верен. Обернулся к Ардерику и увидел вместо него Бригитту.
Верена не удивляло, что в отсутствие госпожи она держалась других девушек и избегала воинов, окидывавших её жадными взглядами. Удивляло, что не в первый раз подходила к нему. Ладно бы в осаде, но сейчас-то что?
— Сегодня опять в снежки не поиграть? — подбодрил он её.
— Не поиграть, — отозвалась она и улыбнулась.
Верен переступил с ноги на ногу — к вечеру зажившую вроде бы рану начинало тянуть — посмотрел на удаляющиеся сани, на снег, в небо, снова оглянулся на Ардерика, который уже с кем-то разговорился, и неловко предложил Бригитте руку.
— Идём, что ли.
***
Поминальный пир был скромным, как всегда бывает на излёте зимы. Ардерик бросил хмурый взгляд на Верена, отправившего в рот шмат капусты, квашеной с мёдом и ягодами, и поморщился. Этому по-прежнему нравилось всё: трескучий мороз, небо, мерцавшее мертвенным, неверным светом, кислятина и солонина на столе… Сам Ардерик со вчерашнего утра пребывал в деятельной тоске, а именно не ждал ничего хорошего и брался за каждое дело, как за последнее. Разум подсказывал, что ещё пару месяцев Оллард будет держать его при себе: советоваться, как расставить часовых, кого послать с охотниками и лесорубами. Но весной с юга придёт подкрепление, прибудет новый сотник, и не нужно гадать, кого обвинят в потерях и поражениях. И Элеонора не скажет ни слова в защиту, а предпочтёт похоронить свою тайну вместе с ним.
Скорбь имперских воинов по Гантэру скрасил пенный эль. Служанки вились ужами, наполняя кубки и блюда. Элеонора привычно расточала любезности, Эслинг оживлённо поглядывал по сторонам, и даже Оллард улыбался, вертя в пальцах опустевший бокал.
— Пока я гостил в столице, — начал он неторопливо, — услышал историю одного отважного воина. Думаю, она украсит сегодняшний вечер.
Конец фразы потонул в гоготе с нижнего края стола: сквозь рассказы о подвигах почившего военачальника прорвался короткий женский визг и смех.
— Тихо! — рявкнул Ардерик. Маркграф явно не был приучен перекрикивать сотню разошедшихся парней. Наверное, стоило подождать, пока тишины потребует барон, но какая теперь разница?
— Жил некогда молодой, но не по годам храбрый воин, — вновь заговорил Оллард, поблагодарив Ардерика коротким взглядом. — С малых лет он мечтал о славе и подвигах, упражнялся каждую свободную минуту и достиг вершин военного искусства с мечом, копьём и арбалетом. Едва войдя в года, он оставил отчий дом и направился ко двору Его Величества, желая испытать себя в поединке с прославленными победителями турниров.
За столом затихли. Ардерик усмехнулся тому, как заслушался Верен — разве что рот не разинул. Ясное дело, размечтался, что сам когда-нибудь красиво сразит противника под восхищёнными взглядами.
— Юный храбрец не пропускал ни одного турнира, разве если не мог подняться из-за ран, — продолжал маркграф. — Доводилось ему и проигрывать, но чаще он уходил с победой. Он побеждал бы чаще, если бы вспыльчивый нрав и неуместная жажда справедливости не толкали его поднимать оружие против тех, кто был сильнее и знатнее. Верно, наш герой не дожил бы до зрелых лет, сражённый не благородным копьём, но ножом в спину где-нибудь в переулке. Однако вовремя догадался найти себе могущественного покровителя. Не найдя достойного среди лучших людей Империи, он положил свои первые победы к ногам Его Величества и попросил позволения служить ему и никому более.
Верен так заслушался, что выронил ложку: она глухо стукнула о столешницу и повисла на самом краю. Ардерик подтолкнул её, чтобы не упала, и уставился в почти полную миску. Ему история нравилась всё меньше и меньше.
— Шли годы, и однажды ранней весной наш герой был приглашён на императорскую охоту. Егеря загоняли оленя, стража следила за порядком, дамы высматривали место для отдыха, пока особо шумные храбрецы случайно не разбудили медведя. А дальше дело обернулось, как в героической балладе. Медведь выскочил на поляну вслед за оленем, воины частью бросились врассыпную, частью закрыли собой Его Величество, и только наш отважный воин не побоялся поднять против зверя копьё. На полном скаку он налетел на страшного противника и сразил его могучим и точным ударом. Куда именно — сведения расходятся, но удар оказался смертельным. В знак благодарности за чудесное спасение император одарил героя медвежьей шкурой и соответствующим прозвищем.
В другой раз Ардерик приосанился бы, услыхав своё имя в удивлённо-восхищённом шёпоте, что пронёсся по столу сверху донизу. Вот только если бы в этой истории было, чем гордиться, её бы и без Олларда знала бы каждая собака на Севере.
Оллард дождался, пока смолкнет гул, и продолжил с едва заметной усмешкой:
— Спустя несколько месяцев доблестный воин поведал за кружкой доброго вина, что не намеревался драться с медведем. Он гнался за оленем и был так охвачен азартом, что вовсе не заметил зверя, пока не оказался с ним, так сказать, лицом к лицу. Он не услышал ни криков слуг, ни сигналов тревоги. Не храбрость, а безрассудство принесло ему славу в тот день.
За столом расхохотались: сперва робко, затем грохнули в полную силу. Барон держался за живот, Элеонора улыбалась, чуть приподняв брови, служанки прятали смеющиеся лица в ладонях. К завтрашнему вечеру история облетит весь Эслинге, можно даже не сомневаться. А к лету в самых отдалённых углах Севера будут знать, что имперский сотник сперва втыкает клинок, а потом уже смотрит, кто перед ним.
Впрочем, какое теперь дело? Старое имя сгорело в ночь после Перелома.
Верен нахмурился и оглядел стол сверху донизу, запоминая насмешников. Ардерик толкнул его ногой — мол, пустое, — вскинул голову и растянул губы в улыбке:
— Отрадно, что при дворе помнят эту забавную историю.
— Ещё как помнят, — отозвался Оллард. — Но за минувшие годы вы не раз доказали, что в тот день вас в действительности вели доблесть и воинское искусство. Храбрость, верность, твёрдая рука отличали вас с юных лет. Я не имел чести наблюдать за вами на турнире, но видел в бою и знаю, что Его Величество не просчитался, отправив покорять Север именно вас.
Он поднялся и обвёл взглядом зал. В вороте дублета мелькнула стальная вязь, и на миг Ардерик поверил, что триста лет назад маркграфские предки и впрямь были воинами: также сидели во главе стола, пировали со своими людьми после битв, также блестели доспехи и пустели кубки.
— Сотник Гантэр мёртв. Я мог бы отдать приказ, кому вы будете подчиняться после него, но хочу спросить: вы пойдёте за Ардериком? Не по приказу, а по доброй воле? Пойдёте за человеком, который трижды спас замок? Кому сам император поручил защиту Севера?