Из полусонного оцепенения Такко вывели лёгкие шаги в коридоре. Он открыл, ожидая увидеть слугу с кувшином, но на пороге стояла Грета. Вошла молча, с озорной улыбкой, скинула плащ, повела полуобнажёнными плечами, что выглядывали из низкого выреза платья. Пламя матово блеснуло на белой коже, вызолотило локоны тёмных волос, заплясало в лукавых глазах. Такко давно заглядывался на бойкую девушку, но впервые ощутил её так близко.
А Грета улыбнулась, отвернулась, прошла мимо Такко и постучалась к маркграфу. Из-за двери послышался недовольный окрик, Грета потянула на себя тяжёлую дверь и скрылась за ней, качнув бёдрами.
Обида, досада, разом вспыхнувшее желание жгли огнём. Всё верно, даже странно, что её не прислали согреть знатному гостю постель в первый же день… но, рассветные силы, Оллард же почти старик! Ему лет тридцать, а может, и все пятьдесят! Что он может, кроме как болтать о своих чертежах?
Голос Греты за дверью звенел, как ручей, Оллард что-то отвечал — один раз, другой… Невозможно было не вслушиваться, не представлять, как с покатых плеч скользит шёлк, без сомнения, такой же мягкий и гладкий, как кожа под ним… Руки сами потянулись к завязкам на поясе, когда дверь распахнулась вновь. Такко отпрянул, встал спиной к огню, чтобы не было видно, как бесстыдно топорщатся штаны.
— Госпожа послала меня исполнить все желания господина маркграфа, — прожурчала Грета. Подошла, положила руки на плечи, прильнула горячим, манящим телом. — А он послал меня к тебе. Придумаешь для меня что-нибудь?
Слова застряли в горле, но Грета уже ощутила ответ. Толкнула Такко на постель, уверенно уселась сверху. От её напора и умелых касаний перехватывало дыхание; как-то сами развязывались завязки штанов и шнуровка корсажа, платье падало с плеч — нежных и бархатистых, как и представлялось. Мелькнула мысль, что надо бы задвинуть ширму, что отгораживала постель, мелькнула и погасла — так упоительно было ощущать друг друга губами, пальцами, всем телом. Первая волна накрыла быстро. Такко подался назад, вслепую нашаривая платок, Грета хихикнула и удержалась, сжав бёдра и что-то шепча, пока последняя сладкая судорога не стихла. Такко оглаживал её колени, живот, грудь, пытаясь отдышаться.
— Что ты там говорила? — спросил он наконец.
— Что пью настойку руты. Не волнуйся.
— А… — Такко кивнул и прикрыл глаза. Хорошо иметь дело с опытными девчонками, можно не прерывать удовольствие. Не открывая глаз, он привлёк Грету к себе, резко перевернул на спину и навис сверху, оглядев, наконец, её всю, от смеющихся глаз до тёмного треугольника между бёдер: — Говоришь, исполняешь желания?
— Все до одного, — прошептала она. Протянула руку и толкнула ширму, скрывая постель от чужих глаз.
***
Утро выдалось серое, хмурое. Люди поглядывали на затянувшие небо тучи и гадали, не завалит ли отряду путь. Зато мороз отступил, и в воздухе тянуло почти весенней сыростью. Верен снова и снова пересчитывал людей: все пятьдесят человек стояли во дворе, поклажа была увязана и погружена на сани-волокуши. Ардерик проверял сотни раз осмотренные тюки, избегая встречаться с Вереном взглядом. Олларда и Такко не было видно. По двору пронёсся лёгкий гул: на крыльцо вышла баронесса.
Верен почти не слушал, что она говорила. Краем глаза смотрел, как повязывала ленту на меч Ардерика — точь-в-точь как перед поединком с Шейном. Знать бы, уже случилось между ними тогда или… Верен отвёл взгляд и смотрел только на светловолосую фигуру за плечом баронессы. Едва дождался конца прощальной речи, и Бригитта сама спустилась к нему.
— Я женюсь на тебе, — твёрдо сказал Верен. — Пока не знаю, как, но женюсь непременно. Если только сама не найдёшь другого.
— Все говорят, что ты вернёшься не простым воином, — улыбнулась Бригитта. — Маркграф вчера сказал, что сильно удивится, если ты не встретишь весну хотя бы десятником. Только вернись.
— Непременно, — пообещал Верен. Прижал Бригитту к себе, чтобы тем, кто остаётся, и в голову не пришло её обижать. Подумал, обнажил меч и протянул ей рукоять.
— Да пребудет с тобой удача, — прошептала Бригитта, завязывая тонкую ленту. Верен кивнул в знак благодарности и сжал в ладонях тонкие пальцы.
Уже по пути к воротам его перехватил Такко и сунул десятка два новых арбалетных болтов:
— Сам делал. Как раз для таких стрелков, как ты. Летят в цель, как ни старайся промазать.
Верен засунул болты за пояс и крепко обнял друга:
— Не болей тут. И… присмотри за Бригиттой.
— Прости, я уже за другой присматриваю, — ухмыльнулся Такко. — Ладно. Постараюсь. Если кто на неё взглянет, напомню, что ты скоро вернёшься.
Верен кивнул и шагнул было к воротам, но Такко неожиданно схватил его за рукав.
— Я хотел пойти с тобой, — пробормотал он куда-то себе под ноги. — Прибыли сюда порознь и вот опять…
Верен потрепал его по плечу и сказал как можно увереннее:
— Не бери в голову. Ещё заболеешь опять, кто будет с тобой возиться? Лучше стреломёты строй, чтобы никто и близко не подошёл.
Забавно вышло: Верен столько мечтал выпытать у Такко маркграфские секреты, а теперь сам владел тайной Ардерика и не мог поделиться, хотя на сердце пекло. Он в последний раз хлопнул друга по плечу, усмехнулся мелькнувшей в его глазах зависти и зашагал к воротам, где ждал Ардерик.
— Хоть кто-то достойно попрощался, — бросил сотник кисло. — Ходу!
***
После ухода отряда замок притих. Элеонора бродила по коридорам, касалась дверей, за которыми недавно ночевали воины, вслушивалась в непривычную тишину. Поднимаясь на башню, всматривалась в тёмную полосу леса на востоке, не зная, чего ждёт. Вечерами играла со служанками в тавлут. С тщательно скрываемой завистью поглядывала на Грету — девчонка не стыдилась, приходя под утро, принимать такой утомлённый и вместе с тем счастливый вид, что у Элеоноры внутри всё сжималось от неутолённого желания. Даже Бригитта внезапно преисполнилась какого-то особого достоинства — она ждала из похода мужчину, что пообещал ей верность и защиту, и в искренности его слов не приходилось сомневаться. Искренность Ардерика тоже была неподдельной, и Элеонора нутром чуяла — когда он вернётся, всё будет по-другому. Всю неделю он сторонился её, избегал даже случайных касаний. В вечер перед отъездом Элеонора ждала, что Ардерик уступит Бригитту оруженосцу и придёт к ней, но прождала напрасно.
А ей очень, очень нужно было, чтобы пришёл.
С востока приходили скупые вести: отряд добрался до Белых Рогов, Суходола, до Верхних Горшков… Чужие названия не радовали, верность северян не внушала надежды. Уже третий имперский сотник уходил сражаться с Севером, и сердце Элеоноры сжималось от дурного предчувствия. Ардерик должен выжить.
Равно как и Тенрик. Он почти не заговаривал с Элеонорой: перебрасывался короткими фразами по хозяйству за завтраком, посылал ей угощения к обеду, касался кубком её кубка, провозглашая мир и здоровье императора за ужином, и был полностью безразличен всё остальное время. Порой Элеонора вздрагивала от неожиданности, услышав его голос в кладовых или конюшне. Приходилось напоминать себе, что Тенрик снова барон и всё ещё её муж и хозяин Севера. Хотя бы на словах. Один раз она увидела мужа с Оллардом, они обсуждали подъёмник, и Элеонора долго наблюдала за ними, дивясь, каких разных людей свела война.
За Оллардом Элеонора следила куда более пристально, чем за мужем, хоть и виделась с ним ещё реже. Присматривалась, подмечала мелочи, расспрашивала Грету обо всём, что той удалось увидеть и узнать. Следила за мальчишкой-лучником и наконец уверилась — если он и бастард, то не из тех, кто получают статус законных. Оллард обращался с ним теплее, чем со слугой, но без строгости, которой отличают будущих наследников. Элеонора знала от Греты, что жениться снова маркграф не успел и что уехал не по своей воле, а стало быть, в столице не станут горевать, если род Оллардов прервётся. Тревога ненадолго уступила место удовлетворению: мир на Севере значил для маркграфа куда больше, чем он пытался показать, а значит, привлечь его на свою сторону легче, чем казалось.