– Жизнь без конца, – сказал маг. – Бессмертие. Каждый человек жаждет этого, и крепость его здоровья зависит от силы этого желания. Но будь осторожен, Аррен. Ты – один из тех, кто может добиться желаемого.
– И тогда?
– Тогда – вот этот упадок на островах. Забытые ремесла. Онемевшие певцы. Ослепшие глаза. Тогда – будет править ложный король. Вечно править. И всегда одними и теми же. Не будет рождений, появления новой жизни. Не будет детей. Только такой ценой мертвые смогут обрести жизнь, Аррен. Ведь смерть – это залог новой жизни. Равновесие – не косная структура. Это движение, вечное становление.
– Но какую опасность для Равновесия Всего Сущего может представлять жизнь и поступки одного-единственного человека? Это, без сомнения, невозможно, этого нельзя допустить… – Он запнулся.
– Кто дает разрешение? Кто запрещает?
– Я не знаю.
– Я тоже.
– Тогда почему вы так уверены в этом? – спросил Аррен почти сердито.
– Я знаю, сколько зла может причинить миру один-единственный человек, – ответил Сокол, и его покрытое шрамами лицо нахмурилось, хотя скорее от боли, чем от гнева. – Я знаю это, ибо сам когда-то натворил нечто подобное. Я совершил похожее зло, движимый той же гордыней. Я приоткрыл дверь между мирами. Лишь на чуть-чуть, совсем крохотная щелочка, только чтобы доказать, что я сильнее самой смерти. Я был молод и не сталкивался еще со смертью – совсем как ты… Понадобилась вся сила, все мастерство и сама жизнь Верховного Мага Неммерле, чтобы захлопнуть дверь. Ты можешь видеть на моем лице следы той ночи. Но его она убила. О, дверь между светом и тьмой можно открыть, Аррен. Это нелегко, но вполне осуществимо. Но захлопнуть ее вновь – это совсем другое дело.
– Но ваш проступок, конечно, был менее тяжким…
– Почему? Потому что я – хороший человек? – Во взгляде Сокола вновь блеснул холод, похожий на клинок фехтовальщика. – Что значит «хороший человек», Аррен? Всегда ли это тот, кто не сеет зла, не открывает дверь во тьму и не имеет тьмы в себе? Присмотрись внимательнее, парень. Оглянись вокруг. Тебе понадобится все твое умение, чтобы пройти туда, куда ты должен пройти. Загляни в себя! Разве ты не слышишь голос, говорящий:
«Пойдем!» Разве ты не противишься ему?
– Да. Но я… я думал, что это его голос.
– Его. И твой тоже. Каким еще образом он может общаться с тобой и со всеми, кто в силах услышать его, если не с помощью ваших собственных голосов?
– Но вы же не слышите его?
– Потому что я не желаю слышать его! – отрезал Сокол. – Я, как и ты, родился для власти. Но ты еще молод и стоишь на границе возможного, в стране теней, в королевстве грез, слыша голос, призывающий: «Пойдем». Как и я когда-то. Но я уже стар. Я сделал свой выбор, совершил то, что должен был совершить. Я стою на стороне дня и смотрю в лицо собственной смерти. И я знаю, что существует лишь одна сила, имеющая какую-то ценность. Это способность не брать, но принимать. Не обладать, но давать. Джессайдж теперь остался далеко позади, превратившись в голубое пятнышко на поверхности моря.
– Тогда я – его слуга, – сказал Аррен.
– Да, а я – твой.
– Но кто же он?
– Я думаю, человек.
– Тот, о ком вы говорили когда-то… колдун с Хавнора, который вызывал мертвых? Это он?
– Очень может быть.
– Но вы сказали, что в те далекие годы, когда вы встречались с ним, он был уже стар… Может, он уже умер?
– Возможно, – ответил Сокол.
И они замолчали.
Этой ночью все море пылало. «Ясноглазка» рассекала носом крупную зыбь, и в наполненной светом воде отчетливо просматривалось перемещение каждой рыбешки. Аррен сидел, подперев голову рукой, локоть которой упирался в планшир, и наблюдал за причудливыми переливами серебристого свечения. Он опустил руку в воду и, когда поднял ее снова, пальцы мягко светились во тьме.