— О чем вы хотите сказать, Ахмат?
Молодой правитель глубоко вздохнул и быстро проговорил:
— Сейчас я знаю всю эту историю и чувствую себя проклятым идиотом.
— Всю историю?
— Я знаю все. Про эту толпу в «Инвер Брасс», про бандитов из запасного фонда Боллингера, про ублюдка Хаменди, которого мои королевские саудовские братцы в Рияде должны были казнить в тот самый момент, когда его поймали… про весь этот «восковой шар». Я должен был понять, что вы не можете поступить так, как мне поначалу подумалось. «Группа Кендрика» против гнилого араба, это не для вас и никогда не было для вас… Мне очень жаль, Эван. — Ахмат выступил вперед и обнял конгрессмена из девятого округа Колорадо.
— Я готова расплакаться, — прокомментировала его действия Калейла, улыбаясь в свете автомобильных фар.
— А ты, каирская тигрица! — закричал султан. Отпустив Кендрика, он взял руки Рашад в свои. — Знаешь, а у нас родилась девочка. Наполовину американка, наполовину оманка. Тебе это не кажется знакомым?
— Я знаю. Но мне не разрешали связаться с тобой…
— Мы понимаем.
— Но я так тронута. Ведь вы назвали ее Калейлой.
— Если бы не ты, Калейла Первая, не было бы Калейлы Второй… Ну пойдемте, надо ехать. — Они пошли к лимузину султана, и Ахмат обернулся к Эвану. — А вы прекрасно выглядите для парня, которому пришлось пройти через такое.
— Для старика я быстро исцелюсь, — заметил Кендрик. — Расскажите мне, Ахмат, кто поведал вам всю эту историю, весь этот «восковой шар»?
— Пейтон, Митчелл Пейтон, из ЦРУ. Ваш президент Дженнингс позвонил мне и любезно, но настойчиво попросил меня выслушать этого человека. Мне показалось, Дженнингс довольно-таки обаятельный тип, не так ли?.. Хотя я не уверен, он не знает всего того, что мне рассказал Пейтон.
— Почему вы так считаете?
— Не знаю, просто сложилось такое ощущение. — Молодой султан остановился возле машины и посмотрел на Эвана. — Если вы сможете осуществить задуманное, мой друг, вы сделаете для Среднего Востока и для нас в заливе гораздо больше, чем все дипломаты в десяти Организациях Объединенных Наций.
— Мы постараемся. Но только с вашей помощью.
— Она у вас есть.
Бен-Ами и человек под кодовым именем Голубой шли по узкой улочке к базару Эль-Кабир в поисках уличного кафе. На них были опрятные темные деловые костюмы, вполне соответствующие их бахрейнским визам, согласно которым они являлись администраторами английского банка в Манаме. Наконец, увидев разместившееся на тротуаре кафе, пробрались к нему через толпу и уселись, как им было велено, за самый ближний к улице столик. Через три минуты к ним присоединился высокий мужчина в белых одеждах и арабской повязке на голове.
— Вы уже заказали кофе? — спросил Кендрик.
— Никто не подходил, — ответил Бен-Ами. — Такая суетливая ночь. Ну как вы, конгрессмен?
— Называйте меня Эваном или, еще лучше, Амалем. Я здесь, и это некоторым образом отвечает на ваш вопрос.
— А Вайнграсс?
— Боюсь, он не слишком хорошо себя чувствует… Привет, Голубой!
— Привет, — ответил молодой человек, не сводя глаз с Кендрика. — В этой одежде у вас вид бизнесмена, совершенно невоенного человека. Не уверен, что узнал бы вас, не зная, что вы собираетесь здесь быть.
— Я больше не военный. Мне пришлось оставить отряд.
— Мне будет вас не хватать.
— Мне тоже его не хватает, но мои раны так и не зажили, повреждены разные сухожилия, как мне объяснили. Азрак был хорошим бойцом, хорошим коммандос.
— Все та же ненависть?
— Нет никакой ненависти, осталась только злость на многие вещи.
— А что ты сейчас делаешь?
— Работаю на правительство.
— Он работает на нас, — перебил Бен-Ами. — На Моссад.
— К слову сказать, Ахмат просит прощения за то, что не пригласил вас во дворец, — сообщил Кендрик.
— Он что, с ума сошел? Не хватает только, чтобы члены семьи Моссад побывали в его доме. Нам, во всяком случае, ни к чему, чтобы кто-нибудь узнал про такое.
— А что вам сказал Мэнни?
— С таким длинным языком, как у него, чего он только мне не наговорил! Звонил после того, как вы уехали из Штатов, имея больше информации, чем мог использовать Голубой.
— Послушайте, Голубой, у вас, случайно, нет другого имени?
— Я уважаю вас, сэр, но, поскольку вы американец, не скажу. Ради нас обоих.