Пятого августа Варвара Васильевна, Токарев, Таня, Сергей и Катя отправились в Томи-линск, чтоб повидать проезжего гостя Варвары Васильевны.
Они сел и в поезд. Дали третий звонок. Поезд свистнул и стал двигаться. Начальник станции, с толстым, бородатым лицом, что-то сердито кричал сторожу и указывал пальцем на конец платформы. Там сидели и лежали среди узлов человек десять мужиков, в лаптях и пыльных зипунах. Сторож, с злым лицом, подбежал к ним, что-то крикнул и вдруг, размахнув ногою, силь-но ударил сапогом лежавшего на узле старика. Мужики испуганно вскочили и стали поспешно собирать узлы.
- Господи, да что же это такое?! - воскликнула Таня.
Поезд уходил. Таня и Токарев высунулись из окна. Мужики сбегали с платформы. Сторож, размахнувшись, ударил одного из них кулаком по шее. Мужик втянул голову в плечи и побежал быстрее. Изогнувшийся дугою поезд закрыл станцию.
Подошла Варвара Васильевна, бледная, с трясущимися губами.
- За что это? Что там случилось?
Токарев, тоже бледный и возмущенный, ответил:
- Не знаю.
Сидевший рядом мастеровой объяснил:
- Что случилось!.. Значит, улеглись мужички на неуказанное место. Ну, их покорнейше и попросили посторониться.
Варвара Васильевна, прикусив губу, ушла на свое место. Таня стояла, злобно нахмурившись, и молча смотрела в окно. Токарев вздохнул:
- Да, легко все это у нас делается!
- И поделом им, сами виноваты! Господи, их бьют, а они только подставляют шеи и бегут... О, эти мужики!
В глазах Тани была такая ненависть, такое беспощадное презрение к этим избитым людям, что она стала противна Токареву. Он отвернулся; в душе шевельнулась глухая вражда, почти страх к чему-то дико-стихийному и чуждому, что насквозь проникало все существо Тани.
- Ну, черт с ними, стоит еще об них говорить! - Таня передернула плечами и снова стала смотреть в окно.
Заря догорала. Поезд гремел и колыхался. В душном, накуренном вагоне было темно, стоял громкий говор, смех и песни.
Таня сказала:
- Да, Володя, вот что! Как хочешь, а нужно будет в Томилинске предпринять еще что-нибудь, чтоб Варя уехала отсюда.
Токарев махнул рукою.
- Ну, пошло!.. Я не понимаю, чего ты берешь на себя какую-то опеку над Варварой Васи-льевной.
- Да неужели же ты не видишь, что с нею делается? Ведь положительно живьем разруша-ется человек: какое-то колебание, сомнение во всем, полное неверие в себя... Очевидно, ее деятель-ность ее не удовлетворяет.
Токарев пожал плечами.
- Откуда это очевидно? Я не говорю про Варвару Васильевну, я ее слишком мало знаю,- но, вообще говоря, человек может не верить в себя совсем по другим причинам. Он может призна-вать данную деятельность самою высокою и нужною, и все-таки не верить в себя... Ну, хотя бы просто потому, что чувствует себя не в силах отдаться этой деятельности,- произнес он с усилием.
Таня удивилась.
- Как это так? Деятельность самая высокая и нужная,- и не можешь ей отдаться! Очевид-но, значит, есть другая деятельность, более высокая и более нужная.
- Таня, меня прямо поражает, до чего ты узко смотришь! Возьмем какую угодно деятель-ность. Пусть она будет самая высокая, самая нужная,- все, что хочешь. Да только нет у меня сил отдаться ей.
- Очевидно, значит, ты не совсем веришь в нее.
- Ну, слушай, Таня! Поставим вопрос грубо, карикатурно. Скажем, я страстно люблю шампанское, устрицы. Умом я вполне понимаю, что есть дела несравненно выше уничтожения устриц и шампанского, да меня-то больше тянет к устрицам и шампанскому.
- Тогда нечего и ломать себя: пей шампанское и ешь устрицы.
Подошел Сергей и молча сел около них на ручку скамейки. Токарев спросил:
- Так что, если бы тебя больше всего тянуло к такой "деятельности", то ты со спокойною душою и отдалась бы ей?
- По-моему, это ужасно скучно; но, если бы тянуло,- конечно, отдалась бы.
- Господи, до чего все это эгоистично! - возмутился Токарев.- Ну, где же, где же у тебя хоть какой-нибудь нравственный регулятор, хоть какой-нибудь критерий? Сегодня скучно жить для себя, завтра станет скучно жить для других. Неужели ты не понимаешь, сколько в этом эгои-зма? Что хочется, то и делай!.. Тебе даже совершенно непонятно, что могут быть люди, которые считают своим долгом делать не то, что хочется, а что признают полезным, нужным для жизни.
Вмешался Сергей:
- Но вопрос в том,- насколько им это удается? Я не понимаю, почему вы так возмущае-тесь эгоизмом. Дай нам бог только одного - побольше именно эгоизма,- здорового, сильного, жадного до жизни. Это гораздо важнее, чем всякого рода "долг", который человек взваливает себе на плечи; взвалит - и идет, кряхтя и шатаясь. Пускай бы люди начали действовать из себя, свобо-дно и без надсада, не ломая и не насилуя своих склонностей. Тогда настала бы настоящая жизнь.
- Воображаю, какая бы настала жизнь! - сдержанно усмехнулся Токарев.
- Хорошая бы жизнь настала! И погиб бы безвозвратно ее главный враг скука. Потому что вот с чем эгоизм никогда не захочет примириться - со скукою!
Токарев с улыбкою поднял брови.
- Скука... Вы серьезно думаете, что главный враг жизни - это, действительно, скука?
- Безусловно! Скука стОит всяких лишений, унижений, длинных рабочих дней и тому подобного... Скучно! Ведь от этого "скучно" люди сходят с ума и кончают с собою, это "скучно" накладывает свою иссушающую печать на целые исторические эпохи. Вырваться из жизненной скуки - вот самая главная задача современности. И суть не в том, чтоб человек вырвался из этой скуки, а чтоб люди вырвались из нее. А для этого что нужно? Нужно, чтоб вокруг ключом била живая общественность, чтоб жизнь целиком захватывала душу, чтоб эта жизнь была велика и сильна, полна борьбы и света... Вот что нужно, чтобы ощущал человек, а не необходимость какого-то "долга"... Долг! В соседстве с долгом сам воздух начинает скисаться и пахнуть плесе-нью.
Таня слушала с разгоревшимися глазами.
- Все это очень легко говорить...- начал Токарев, но в это время в вагоне поднялся шум и крик.
Толстый господин, в грязном парусиновом пиджаке и сером картузике с блестящим козырь-ком, орал:
- Сволочь ты, негодяй!! Я отставной поручик Пыльского гренадерского полка, а ты мне смеешь "ты" говорить?.. Подлец!
Мастеровой в чуйке, с бледным, зеленоватым лицом, мирно было заговоривший с сердитым господином, в первую минуту опешил.
- Я тебя, мерзавца, сейчас велю высадить из поезда!.. Подлец, пьяница!..
Мастеровой медленно и громко протянул:
- Я думал, это пушки, ан это - лягушки!
Кругом засмеялись.
- Молчать!!! - гаркнул толстый господин.- Дурак!
- Не бывал, брат, ты умным человеком, коли я дурак. Ишь ты какой! Ясный козырек нацепил себе и думает,- хозяин! Мне на твой ясный козырек наплевать!
- Ах-х ты, мер-рзавец! - возмутился про себя господин и высунулся из окна, как бы высматривая, скоро ли остановится поезд, чтоб позвать жандарма.
- Плюю я на твой ясный козырек, вот так: тьфу! - Мастеровой плюнул на пол.- Плюю и попираю ногами.
Рядом сидел подгородный мужик. Он с усмешкою сказал:
- Буде вам! Чем все ругаться, лучше прямо подраться!
- Верно! Мне ндравится ваше слово! Я вас уважаю!.. А сказать что-нибудь против меня ясному козырьку энтому - не позволю! Не желаю молчать!.. Извините меня, пожалуйста! Прошу извинения!
Мужик зевнул.
- Тут колокольцов нету, звенеть не на чем.
Толстый господин подергивал головою и продолжал выглядывать в окно.
- Не желаю молчать! - волновался мастеровой.- Он меня растревожил, а я его не беспо-коил!.. Слышь ты, козырек! Я сознаюсь, что ты - дурак! Понял ты это слово?
Поезд остановился у полустанка. Толстый господин поспешно вышел, через минуту воро-тился с жандармом. Указал на мастерового и коротко сказал: