- Побудьте, господа, немного и уходите. Не нужно долго оставаться.
Жалким, покорно-молящим голосом Конкордия Сергеевна возразила:
- Милый доктор, я... я не уйду отсюда... хоть казните меня...- Глаза ее были большие-большие и светлые.
Доктор вышел. Токарев нагнал его.
- Скажите, доктор, есть какая-нибудь надежда?
Доктор хотел ответить, но вдруг лицо его дернулось, и губы запрыгали. Он глухо всхлипнул, быстро махнул рукою и молча пошел по коридору.
Утром Варвара Васильевна пришла в себя, весело разговаривала с матерью, потом заснула. После обеда позвала к себе Токарева и попросила всех остальных выйти.
Токарев сел в кресло около постели. Варвара Васильевна с желтовато-серым, спавшимся лицом, усеянным зловещими прыщами, поднялась на локоть в своей белой ночной кофточке.
- Владимир Николаевич, я вам хотела сказать... Я третьего дня написала директору банка и напомнила ему его слово, что он примет вас на службу... Он ко мне хорошо относится, я была при его дочери, когда она была больна дифтеритом... Он сделает...
Токарев страдальчески поморщился
- Варвара Васильевна, ради бога, оставьте вы об этом!
- Да... И потом еще вот что...- Она подняла мутные глаза, и в них было усилие отогнать от мозга туман бреда.- Да!.. Что я еще хотела сказать?
Варвара Васильевна нетерпеливо потерла руки и забегала взглядом по комнате.
- Вот что! - Она помолчала и в колебании взглянула на Токарева.- Дайте мне честное слово, что вы никому не станете рассказывать о нашем разговоре,помните, тогда вечером, в Изворовке, когда с Сережей сделался припадок?
Токарев вздрогнул и стал бледнеть. Варвара Васильевна волновалась все больше. Она повторяла в тоске:
- Слышите, Владимир Николаевич,- честное слово, никому!..
Токарев сидел смертельно бледный, с остановившимся дыханием.
- Хорошо,- медленно сказал он и замолчал. И продолжал сидеть - бледный, с широко открытыми глазами. И голова его тряслась.
- Видите, маме этого... Что я хотела сказать? Да!.. Надо выписать сто граммов хлороформу, пожалуйста, не забудьте,- с эфиром... Антон Антонович поедет. А я завтра сама развешу, не будите провизора.
Варвара Васильевна начала бредить. Токарев шатающеюся походкою пошел вон.
Он вышел из больницы и побрел по улице к полю. В сером тумане моросил мелкий, холод-ный дождь, было грязно. Город остался назади. Одинокая ива у дороги темнела смутным силуэ-том, дальше везде был сырой туман. Над мокрыми жнивьями пролетали галки.
Токарев шел, бессознательно кивал головою и бормотал что-то под нос. Это не сон? - иногда приходило в голову. И он гнал от себя мысли, боялся думать о том, что узнал, боялся шевельнуть застывший в душе тупой ужас.
Воротился он в больницу, когда уже стемнело. Из ворот выходили Сергей и Таня - оба бледные и серьезные.
- Варя умерла! - коротко сказал Сергей, прикусил губу и прошел мимо.
Через два дня Варвару Васильевну хоронили.
Похороны вышли величественные. Никто не думал, чтоб Варвара Васильевна пользовалась такою популярностью, как оказалось. Громадная толпа народа провожала гроб, слышались рыда-ния. Над могилою произнесли речи главный врач больницы, председатель управы, Будиновский. Они говорили о самоотверженной деятельности скромной труженицы, о том, что вся жизнь ее была одним сплошным подвигом, что она, как воин на поле брани, славно погибла на своем посту. Токарев,- угрюмый, замерший в ужасе,- слушал речи, и они казались ему пошлыми и ничтож-ными перед тою страшною загадкою, которая вытекала из этой смерти. Хотелось рыдать от безумной жалости к Варваре Васильевне и к тому, что она над собою сделала.
В тот же день вечером уехали в Петербург оба еще остававшиеся в Томилинске члена "колонии" - Таня и Шеметов. Токарев, Сергей и Катя проводили их на вокзал. Таня не могла опомниться от неожиданной смерти Варвары Васильевны.
Она стояла у своего вагона возмущенная, негодующая.
- Я положительно с этим не могу примириться! Смерть!.. Жить, действовать, стремиться, дышать воздухом,- и вдруг, ни с того ни с сего, все это обрывается, когда жизнь кругом так хороша и интересна!..
Назад Токарев возвращался один. Таня уехала,- что ждет ее впереди? Теперь, после проща-ния, она была Токареву дорога и близка. Перед ним стояло ее лицо, подвижное, энергичное, с большими и смелыми, почти дерзкими глазами... Странно! Он прекрасно знал,- не благополучие ждет ее в будущем, и не сносить ей головы. А между тем не было за нее никакого страха, и ему казалось - и жалости никогда не будет. Напротив, была только жгучая зависть к Тане за ее жадную любовь к жизни и за бесстрашие перед этою жизнью. И тот тяжелый вопрос, который возникал из смерти Варвары Васильевны, при мысли о Тане тускнел, становился странным и непонятным.
XVII
Токарев вместе с Изворовыми воротился в деревню.
Пообедали. Все были печальны и молчаливы. Темнело. Токарев вышел в сад. Вечер был безветренный и холодный, заря гасла. Сквозь поредевшую листву аллей светился серп молодого месяца. Пахло вялыми листьями. Было просторно и тихо. Токарев медленно шел по аллее, и листья шуршали под его ногами.
Жизнь вдруг стала для него страшна. Зашевелились в ней тяжелые, жуткие вопросы... В последнее время он с каждым годом относился к ней все легче. Обходил ее противоречия, закрывал глаза на глубины. Еще немного - и жизнь стала бы простою и ровною, как летняя накатанная дорога. И вот вдруг эта смерть Варвары Васильевны... Вместе с ее тенью перед ним встали полузабытые тени прошлого. Встали близкие, молодые лица. Гордые и суровые, все они погибли так или иначе - не отступили перед жизнью, не примирились с нею.
Токарев вышел к пруду. Ивы склонялись над плотиною и неподвижно отражались в черной воде. На ветвях темнели грачи, слышалось их сонное карканье и трепыханье. Близ берега выда-вался из воды борт затонувшей лодки и плавал обломок весла. Токарев остановился. Вот в этой лодке три дня назад катались люди - молодо-смелые, бодрые и веселые; для них радость была в их смелости. А он, Токарев, с глухою враждою смотрел с берега.
И все прошлое, и эти люди были для него теперь страшно чужды. Что-то совершилось в душе, что-то надломилось, и возврата нет. Исчезло презрение к опасностям, исчезло недуманье о завтрашнем дне. Впереди было пусто, холодно и мутно. Вспомнились недавние мечты об усадьбе, об уютной жизни, и охватило отвращение. Для чего?.. Жить, как все живут,- без захватывающей цели впереди, без всего, что наполняет жизнь, что дает ей смысл и цену. И все яснее для него становилось одно: невозможно жить без цели и без смысла, а кто хочет смысла в жизни, тот,- каков бы этот смысл ни был, прежде всего должен быть готов отдать за него все. Кто же с вопро-сом о смысле и целях жизни сплетает вопросы своего бюджета и карьеры, пусть лучше не думает о смысле и целях жизни. И Токареву стало стыдно за себя.
Но когда он почувствовал стыд, он возмутился. Чего стыдиться? Что он сделал плохого и как же ему жить? Ведь все, что случилось с Варварой Васильевной, до безобразия болезненно и ненор-мально. Люди остаются людьми, и нужно примириться с этим. Он - обыкновенный, серенький человек и, в качестве такового, все-таки имеет право на жизнь, на счастье и на маленькую, неопасную работу.
Вспомнились жесткие слова Сергея:
"Что поделаешь? Так складывается жизнь: либо безбоязненность полная, либо банкрот, и иди насмарку".
Эта мысль тоже возмутила его, и он опять почувствовал ужас перед тем непонятным ему теперь и чуждым, что сделало возможным смерть Вари. Токарев отталкивал и не хотел признать это непонятное, но оно властно стояло перед ним и предъявляло требования, которым удовлетво-рить он был не в силах.