и забрал в перспективу двора.
В полумраке заплёванных лестниц
я себя восьмилетним найду
с развалившейся книжечкой Клейста.
Под подошвой — этиловый клейстер.
Лейся, песня весенняя, лейся,
ты бальзам от безрадостных дум.
21
Перечёркнут узорчик промзон,
и узорчик судьбы перечёркнут.
Становились плохими назло
репутации, славе, почёту,
полюбившимся учителям,
матерям, чей характер заносчив,
шарлатанам, что проще, чем нам
доводилось вставать среди ночи.
Среди ночи я шёл на вокзал,
а потом просыпался в промзоне.
Нас разбудит в окно бирюза,
даже если будильник трезвонил.
Ты звени, колокольчик, динь-динь.
Я же для ностальгии вернулся -
мы останемся снова одни
за промышленной зоной Уктуса.
Приглашают поближе к столу,
но глуха, хоть ори — не ори ей.
У обшарпанных баков Колумб
не отыщет пакет с эйфорией.
Поутру поджигают тряпьё.
Старый бак перевёрнут и сломан.
Работяга бутылку допьёт
и закусит подгнившим лимоном.
22
Герой пропал. Сюжет раскромсан.
Стучит в окно сирени ветвь.
Кого-то ждал? Грустил о ком сам?
Зажмурился, как кот, от солнца -
не перестал в окно смотреть.
В соседнем доме окна жёлты.
Горизонтальная страна.
Он выпил воду и прошёл дым.
Себя накручивал за что ты?
Тот медный голос не про нас.
Уж больно скрип тот был задумчив.
У дома сквер. Квадрат двора
по-праздничному как-то тут чист.
На фоне мятой рваной тучи
он обещал себе не врать,
не нарушать типичных фабул,
не разрушать чужой сюжет.
Под окнами — толпа бомжей.
Она его убить могла бы,
разбив бутылку о башку,
и я откладывал Шекспира.
Этиловым конфликт прижгут,
к устам подносят стопку спирта.
Сюжет пропал. Герой раскромсан.
Осколки битого стекла -
под светом уличных реклам.
Теперь и я по ним прошёлся.
23
Город круглый, как лепёшка.
Утром выйдешь, и за руль
до оврага, и идёшь, как
будто первый раз в бору,
будто знаешь: шум и шелест
продолженьем станут сна.
К ночи тучи хорошели,
встретим утро у мансард.
Поцелуй летит воздушный,
ну и пусть себе летит.
Под изогнутою грушей
буду ждать тебя к пяти.
Подыграет Розенбаум.
Осень крутит вальс-бостон.
Сонные, подходим к бару,
чтобы взять ещё по сто.
Город круглый замыкает
в полчетвёртого маршрут.
Это жизнь у нас такая,
вот об этом и пишу.
24
Поверхность, плоская, как блин,
асфальтом вздыбилась.
Лежат помятые рубли,
нарушен синтаксис.
Рабочие ускорят шаг.
Звенел, похрустывал
снежок под вечер. В гаражах
горел искусственный.
Как занесло в такую глушь?
Уткнулось в небо, спит
пространство, смятое в углу,
разбившись вдребезги.
Горит искусственный, и здесь
нальют этиловый.
Ни инструментов, ни гвоздей,
зато опилок слой.
Осталась горечь на губах
блатной мелодией,
закуской, что была груба,
но эта вроде бы
поверхность, мягкая, как топь,
вела к мосту теперь.
Тупая боль, но кто же, кто
в висок постукивал?
25
Тревога внутри
как Байкал.
Нас тянет курить
в облака.
Налейте по три
старикам.
Горят фонари
баррикад.
Балконы трещат
как огонь.
В подъезды общаг
ни ногой:
там запах борща
с пирогом,
там спят на вещах
дети гор.
Им ноздри сожжёт
аммиак.
Не знают, за что
умирать.
Там спор из-за штор
о мирах.
Убавим наш тон.
В полумрак
уводит тропа
от пивных.
На них не пропасть:
я привык.
Пускали бы пар,
но, увы,
уводит нас парк
от Невы.
Тревога порой
как Нева.
Я знаю пароль -
не встревай.
26
Ты, гармоника, лучше не пой:
ненароком накличешь беду.
Мне в холодном подъезде тепло
от того, что за мной не придут.
Про тебя мне нашепчет фонарь
в белоснежном дворе на Тверской.
Если кто и придёт, то она