и с трудом сочиняются песенки
о погибших в неравном бою
под ногами толпы невменяемой.
Крепким матом сперва обольют
пионеры рабочей окраины.
Молодёжный жилищный квартал,
перекрёсток в районе Октябрьской.
Подносили бутылки ко ртам
и кричали по ветру безрадостно.
Молодёжный квартал загудел:
полрайона сидели на гречневой,
но не каше — белёсой бурде,
подогретой на ложечке к вечеру.
Поутру выползали, едва
проступали сквозь ночь арматурины,
покидали холодный подвал,
замирая на цоколя уровне
навсегда. Навсегда, навсегда
я запомню затылок их стриженый.
Мы глушили дешёвый «Агдам»
и считали их самыми ближними.
34
Если день неласков,
тротуар не чищен
и собаки злобно
смотрят тебе вслед,
вновь на Павлодарской
из толпы мальчишек
выйдет ровно в полдень
тот, что на осле.
И улыбочка, конечно, не кривит его уста.
Вот вам тортик. Ты нарежь-ка и налей вина в хрусталь.
Если из трамвая
выскочит орава
смугленьких подростков,
вспомни эпизод:
как тропа кривая
вывела направо.
Выжил в девяностых -
значит, повезёт.
Не хотели тихо-мирно. Обходи теперь Уктус.
В здании многоквартирном вместо торта вот вам грусть.
Жёлтенький кирпичик
выпал со второго.
Обращайте к небу
иногда свой взор.
У толпы отличниц
праздник будет скоро.
Старенький троллейбус
в счастье увезёт.
Ночью в комплексе гаражном воровали впопыхах.
Если жить уже не страшно, страшно всё же подыхать.
35
Считал бы роскошью бродить по Рощинской,
ведь вторчерметовский пейзаж пугал.
Остатков совести валялось крошево
в гаражном комплексе и по углам.
Вползёт на улицу варёной устрицей
толпа испорченных давно бродяг.
Сегодня, кажется, попала грусть в прицел -
мыслишки мрачные стихи родят.
Завод с побитыми стеклом и плитами
сквозь трубы мощные пускает гарь.
В нем много смысла есть, но вовсе ритма нет.
Пройди тихонечко, не напугай.
Грузил апатию стальной лопатою,
мотив насвистывал, не попадал
ни зуб на зуб и вот ни в ноты, мать его.
Стучится в двери к ним опять беда.
В гаражном комплексе стоят безмолвно все
и к дому жёлтому цветы несут.
Желают граждане, чтобы виновник сел:
жестокость мрачная, сплошной абсурд.
По башне сварщику стучит изящненько
трубой обугленной бухой прораб.
Трамвайчик медленно с конечной тащится.
Ты не забудь меня с собой забрать.
36
Мой друг мне как-то говорил,
как он подсел на героин.
Мы пили водку с ним на кухне,
а за окном трава пожухла.
Он здоровенный был мужик,
однако заживо сожгли
на штрафстоянке сухоложской
в его малюсенькой сторожке.
Дежурит у подъезда ФСИН.
Холодный дождик моросит.
До дрожи страшно. Ну ещё бы -
сиди теперь в своей хрущёвке.
Район рабочий пал бревном
у рюмочной или пивной.
Бетон неровными мазками.
Отсутствие японских камер.
Мой друг мне как-то говорил:
«Вот взять бы и махнуть в Норильск:
пейзаж размашист, ветер злобен,
заснуть бы замертво в сугробе».
Однако друга больше нет,
маячить некому в окне.
И Родионова Андрея
стихи напомнят, кто и где я.
37
Посейдон по сей день невменяем.
Обнови нам скорее ресурс,
чтоб мы вышли под дождик с парнями,
но не каркай и не обессудь.
Пусть летит мой нетрезвый трёхстопник.
Он позволит мне то, что нельзя
ни хореем, ни ямбом, простое
доносить до нетрезвых землян.
Шум и гам в этом логове жутком,
безобразие рваных рубах.
До сих пор между стульев брожу там.
Эта публика вечно груба.
Ты лети, мой нетрезвый анапест!
Пропитай из бетона трубу.
Из берёзы и ситца страна есть -
ты её горизонты забудь.
Посейдон наконец протрезвеет
и над городом будет стоять
беззаботным шальным ротозеем.
Отправляйся обратно в моря!
38
У метро особый запах.
Заходил в районе Курской
и поглядывал на запад
юный деятель искусства.
На двери успей прочесть
надпись: бешеные волки