Полностью оборудованный лагерь выглядел солидно. На бугре в ряд, одна подле другой, дверями к морю стояли три палатки, над двумя из которых почти весь день приветливо вился сизый дымок. Рядом, напоминая тоже жилище, виднелся уложенный костром запас дров. За палатками тянулись к небу красные хворостинки радиомачт, потрепанные пургой и порядочно покривившиеся еще на леднике. Наконец, в стороне на пригорке располагалось хозяйство Германа — белая будка на высокой подставке и флюгер.
Оборудование нашего лагеря мы завершили как раз к началу того периода весны, который М. М. Пришвин определил как «весну воды». С 7 июня у нас установилась теплая, иногда солнечная, но чаще пасмурная погода. Температура воздуха ночью не падала ниже —3°, днем же она поднималась до +1 и даже до 4~3°. Уже к исходу 7 июня на южных склонах холмов появились первые настоящие проталины. С каждым днем их количество и размеры стали заметно расти. Днем снег все больше оседал, превращаясь в грубые, сыпучие кристаллы. Ночью же, когда слегка подмораживало, образовывался крепкий наст, хорошо выдерживающий тяжесть человека.
Весна чувствовалась и в поведении птиц. Пуночки, самки которых уже появились на острове, держались парами и заметно оживились. Песни самцов стали еще громче, задорнее и не умолкали круглые сутки. Прилетали новые виды птиц. 8 июня вблизи Вениамина Михайловича, собиравшего на прибрежной косе дрова, долго кружился поморник. Окончательно осмелев, он сел на проталину в нескольких шагах от человека и был убит выстрелом из винтовки. Это довольно крупная бурая птица, родственная чайкам, оказалась очень худой и, видимо, голодной, чем объяснялась ее необычайная смелость. Вскоре Герман увидел невдалеке от лагеря второго поморника, а 11 июня поморник прилетел к палаткам и нахально, не обращая внимания на людей, начал расклевывать чистиков, приготовленных к обеду. За свою бесцеремонность он поплатился так же, как и первый, и тоже оказался сильно истощенным. На местах гнездовий — в тундре поморники питаются преимущественно мелкими грызунами — леммингами и в те годы, когда их мало, вовсе не приступают к гнездованию. На нашем острове леммингов не было, и вряд ли прилетевшие птицы собирались здесь размножаться. Скорее всего, мы видели бродячих поморников — или еще молодых, или покинувших привычные гнездовые места, которые в этот год оказались очень бедны кормами.
13 июня мы увидели первого куличка-камнешарку, а 21 июня куличка другого вида — плосконосого плавунчика. Гнездятся ли они на острове, мы пока не знали. С 16 июня у лагеря стали показываться белые чайки. Эти птицы с белоснежным оперением на фоне пасмурного белесого неба были настоящими невидимками. Слышался лишь громкий вибрирующий крик чаек, звучащий как «ирр, ирр», да временами мелькали в воздухе их черные ноги. Белые чайки, неожиданно появившись, сразу повели себя настолько привычно, по-хозяйски, что у нас возникло подозрение, не собираются ли они гнездиться на острове. Принято считать, что восточнее Северной Земли гнездовья этих птиц отсутствуют; если же мы обнаружим их здесь, в тысяче с лишком километров к востоку от Северной Земли, это, несомненно, будет интересной находкой.
9 июня мы с Димой вышли на лыжах в маршрут к полуострову Эммелины, где громоздились невиданных размеров гряды торосов. Местами они достигали высоты двадцати и более метров; человек рядом с ними казался жалкой козявкой. С какой же страшной силой лед давил на прибрежные скалы, чтобы тут выросли эти фантастические голубовато-серые стены и замки?
В этих местах тоже чувствовалась весна. Со вздыбленных льдин и скал свисали сосульки. Всюду слышался громкий свист чистиков; среди возбужденных птиц на карнизах скал часто возникали потасовки. Нередко чистики преследовали друг друга и в воздухе на лету хватали один другого за лапы. Тут же, на обтаявших участках скал, сидели и перепархивали десятки пуночек.
У мыса Эммелины все чаще стали встречаться большие, грузные чайки-бургомистры. Поднявшись откуда-нибудь с вершины скалы, бургомистр летел нам навстречу и безбоязненно с хриплым клекотом кружился над нашими головами. Эти чайки получили такое странное название в связи с тем, что они обычно гнездятся лишь вблизи птичьих базаров — больших поселений кайр, чаек-моевок и других морских птиц и, чувствуя себя здесь полновластными хозяевами, берут с них немалую дань яйцами и птенцами. Теперь беспокойство бургомистров свидетельствовало о том, что мы находимся где-то около их гнезд, в которых по времени уже должны были появиться яйца, а также предвещают близость птичьего базара. Действительно, вскоре появились пролетающие кайры и моевки, а затем показались места их гнездования. Этот птичий базар оказался сравнительно небольшим: на участке прибрежных скал протяжением с километр держалось всего около пятисот кайр и двухсот моевок. Тем не менее здесь царило шумное оживление.