А вот и еще встреча. В нескольких шагах от меня с шумом взлетает белая куропатка. Она опускается невдалеке и, распустив крылья, бежит по щебнистому гребню. Иду к тому месту, откуда взлетела птица. Что там — птенцы или яйца? Оказывается, птенцы. Стоило сделать шаг, как из углубления среди нагромождений базальтовых глыб, словно из рога изобилия, серыми пушистыми комочками посыпались маленькие куропатчата. Один, второй, третий, седьмой, десятый… Будет ли им конец? Птенцов оказалось двенадцать. Выскочив из укрытия (по-видимому, перепархивающая вблизи мать подала им какую-то команду), птенцы некоторое время быстро бежали, словно катились, и вскоре каждый нашел укрытие и замер в нем. Некоторые куропатчата отбежали недалеко. Один из них уткнулся головой в расщелину. Другой наполовину прилег и застыл в неудобной позе. Он не мигая смотрит на меня своим большим темным глазом. Куропатка-мать, время от времени негромко крича, пролетает почти над моей головой. Отец более осторожен и держится лишь метрах в пятидесяти— у гряд прибрежных торосов. И опять-таки: птенцы у куропаток вывелись очень поздно, по крайней мере недели на две позже, чем на островах соседнего Новосибирского архипелага. Стоило мне отойти на несколько шагов, как куропатка-мать села у того же углубления среди камней, откуда я ее спугнул. Из укрытий к ней покатились пушистые комочки, и вскоре семья собралась на старом месте. В ней опять воцарились мир и спокойствие.
На этом работа в оазисе приостановилась. Порыв, еще порыв — ив долину ворвался ураганной силы южный ветер. Опасаясь за судьбу палатки, с трудом пробивая упругую воздушную стену, я поспешил к лагерю. Те же опасения одновременно со мной привели к нему Даню, Вениамина Михайловича.
Поспешность не оказалась излишней. Под ударами ветра двух-трехпудовые камни, к которым мы привязали оттяжки палатки, сползли со своих мест, и теперь наше жилище перекосилось, изогнулось, готово было взвиться в воздух и упорхнуть в торосы. Палатку быстро выправили и надежно укрепили: камней любого размера и веса вокруг нашлось в достатке. Однако продолжать исследования мы не могли и собрались в своем тесном полотняном доме.
Ветер крепчал. Стенки палатки стали похожи На хорошо натянутый барабан. Они гудели и мелко дрожали. Мы с Даней еще во время предыдущих походов убедились в прочности и надежности палатки и теперь, не беспокоясь за нее, заползли в спальные мешки. Вениамин Михайлович, как новый в ней жилец, долго сидел, что-то перекладывая в рюкзаке, с недоверием прислушивался к зловещим завываниям ветра, но затем тоже забрался в мешок и затих.
Наше жилище с честью выдерживало ураганные порывы ветра. Когда же разразился сильнейший ливень, палатка потекла. Капли воды вначале появились на швах, затем покатились по потолку и стенкам, и, наконец, на нас полил настоящий дождь. Во всех углублениях на полу появились лужи, и вскоре спальные мешки промокли насквозь. Все, что боялось сырости: дневники, фотоаппараты, спички, патроны, папиросы, — пришлось упрятать внутрь спальных мешков и защищать от дождя своими телами.
Температура воздуха постепенно понижалась, пошел снег, но, падая на палатку, он таял, и промокшая ткань пропускала воду по-прежнему беспрепятственно. Время тянулось медленно. Несколько раз острые грани камней перерезали оттяжки, и наш полотняный дом начинал угрожающе хлопать. Тогда один из нас выскакивал наружу и, задыхаясь, закоченевшими, негнущимися пальцами надвязывал и вновь крепил оттяжку. В середине палатки под Вениамином Михайловичем появилась большая лужа. Приподнявшись, он терпеливо черпал воду кружкой и через форточку выливал ее на улицу. Однако стоило лишь прекратить вычерпывание, как лужа вновь наполнялась и начинала растекаться по сторонам. Хоть и не хотелось губить палатку, пришлось для стока воды ножом нарезать в полу дыры.