Слава оказался большим любителем лодочных прогулок и не теряя времени спустил на воду резиновую лодку. Однако в одно из первых плаваний в море у него произошла неприятная встреча. У лодки, вдали от берега, фыркая вынырнул крупный морж. Наш моряк пустился наутек, но зверь не отставал. Показываясь из воды то с одного, то с другого борта, он упорно пытался заглянуть внутрь лодки, каждую минуту угрожая проткнуть массивными клыками ее утлое тело.
Дима и Герман находились в это время на берегу, с волнением наблюдали за происходящим, но помочь не могли. Другой лодки у нас не было, а стрелять было рискованно; пуля могла пробить лодку и поразить гребца. Приключение, к счастью, окончилось благополучно. У самого берега морж нырнул и больше вблизи не показывался. После этого случая Славино увлечение гребным спортом пропало.
Ликование по поводу открытого моря, увы, скоро кончилось. Едва стих ветер, как лед стал подходить к берегам; через несколько дней море до горизонта покрылось белым панцирем. Не могли залечь на суше и моржи.
Наши продовольственные запасы иссякали. В избытке оставались только соль и чай. Но патронов хватало, и нужды в мясе мы пока не терпели. Гораздо хуже дело обстояло с обувью. Острые грани базальтовых обломков нещадно резали кожу, и сапоги, к тому же постоянно сырые, разваливались. В резерве имелись две пары резиновых сапог маленького размера; они пришлись впору только Герману и Вениамину Михайловичу.
Остальные берегли свою обувь как могли и всячески холили ее. Я теперь ходил в сапогах, перевязанных веревкой, ибо иного пути укрепить подметки не было. Даня и Дима часто латали сапоги.
Короче, эта проблема серьезно волновала нас, заставляя все чаще задумываться о необходимости доставки новой обуви самолетом.
Некурящий не может понять, что значило для нас, четырех курильщиков (за исключением Славы и Вениамина Михайловича), остаться на необитаемом острове без табака и папирос. Но это случилось. Курильщики стали злыми, раздражительными и мечтали о самолете уже в табачном томлении.
Все — и курящие, и некурящие — скучали по письмам и газетам. Небольшая походная рация позволяла нам поддерживать связь с соседями, но широковещательных радиостанций не принимала. Со дня высадки последних островитян, Германа и Димы, мы почти ничего не знали о жизни, происходящей на Большой Земле. И хотя время от времени мы и узнавали о главных новостях от темповских радистов, но считали, что этого недостаточно. Исправно по радио приходили и весточки от родных и друзей. В Темпе и Тикси нас ждали письма. Это было куда больше, чем лаконичные, неизбежно шаблонные радиограммы.
Наконец, раздумья о том, стоит или нет просить самолет, кончились. Появился «тяжело больной»; у Дани разболелся зуб. Да, да, — только зуб.
У меня, хоть и редко, прежде тоже болели зубы. Дожидаясь очереди на прием к зубному врачу, мне, разумеется, приходилось видеть людей, монотонно стонущих или дико вскрикивающих от боли. Однако все это не шло ни в какое сравнение с муками Дани. Вначале его щеку раздул флюс, пышный, но терпимый, вызывавший у всех, в том числе и у пострадавшего, незлобивые смешки. Даня по-прежнему работал, ходил в маршруты и только по ночам, согревая щеку, спал в нахлобученной шапке.
Прошло два-три дня, и стало выясняться, что болезнь зуба дело нешуточное. Опухоль оставалась прежней, но боль стала невыносимой. Даня перестал есть, спать и, хотя всячески крепился, начал вполголоса стонать. Заниматься своими делами он, конечно, не мог.
Ни при какой другой болезни добродетельные друзья, знакомые, просто встречные не дают больному столь многочисленных и полезных советов. Разумеется, не терпел в них недостатка и Даня. Не задумываясь, он добросовестно следовал им, испытывая самые разнообразные процедуры. Даня полоскал рот спиртом и просто пил его. Промывал рот горячим чаем, настоем петрушки и моркови, следуя совету Германа, который привез на остров кулечек сухих овощей и считал их универсальным средством от всех болезней. Даня глотал и держал за щекой все, что было в нашей аптечке, — желудочные капли, аспирин, кофеин и, конечно, капли от зубной боли, но они приносили облегчения не больше, чем петрушка. До ожогов он грел распухшую щеку над плитой и у раскаленной трубы.