Случалось, что птенец, спускаясь с карниза, попадал не в воду, а на камни. Он не разбивался, так как густое и упругое оперение смягчало удары. Кайренок быстро поднимался на ноги, вновь бросался вниз и в конце концов добирался до воды.
Участки базара, заселенные кайрами, пустели на глазах. Но моевки продолжали упорно держаться здесь, хотя большинство их гнезд пустовало. Они не только летали вблизи скал или сидели на карнизах, но и — что казалось самым интересным — старательно «изображали» насиживание мнимых яиц, согревание и выкармливание несуществующих птенцов. То, что моевки часто сидели на пустых гнездах и даже делали вид, будто поворачивают время от времени под собой яйца, раньше не раз сбивало меня с толку. Думаешь, что моевки начали нестись, и с трудом добираешься до гнезда, а оно оказывается пустым.
Теперь в поведении моевок появилось что-то новое. Прилетев с моря, птица уверенно садилась на свое гнездо и, часто приседая и кланяясь, выбрасывала из клюва корм, «оделяя» им несуществующее потомство. Если гнездо занимала другая птица, то пищу подбирала она. Если же гнездо оказывалось пустым, то корм съедала сама добытчица. Впрочем, иногда птица лишь изображала, что раздает корм. Несмотря на то что в этом году моевки не размножались, они бессознательно повиновались материнскому инстинкту, старательно сидели на пустых гнездах, а затем, когда по времени должны были бы вывестись птенцы, изображали их выкармливание. К тому же птицы перепутали все сроки. В то время как одни продолжали ложное насиживание яиц, другие делали вид, что кормят птенцов, а третьи ремонтировали и даже строили жилища, принося в клювах клочки мха и травы.
Во второй половине августа, когда мы после долгого перерыва попали к скалам с птичьим базаром, нас поразили буйные заросли трав у их подножия. Сейчас, когда повсюду встречались лишь голые, сухие стебельки трав, торчащие из-под снега, здесь вовсю цвели маки, камнеломки, кохлеарии. Необычно большие цветы маков с листьями крупными, сочными, мясистыми не походили на те, которые мы привыкли видеть у нашего лагеря. Этот своего рода крошечный оазис был обязан своим происхождением, с одной стороны, тому теплу, что накапливали обращенные к югу скалы, а с другой стороны — плодородной почве, постоянно удобряемой птичьим пометом. Здесь, как и в парнике, растения получали минеральные соли, а при разложении помета также и тепло. Цветы на морозе, рядом с нагромождениями льдов и снежниками! Есть чему удивляться! Чтобы не затоптать их, мы каждый раз стороной обходили эти зеленые лужайки, невольно напоминавшие о Большой Земле — том крае, где сейчас стоит настоящее лето, где цветы и трава, даже еще более высокая и пышная, не диковинка.
Дыхание осени ощущалось и в настроении людей. Со дня нашей высадки на острове и до середины августа, хорошо ли, плохо ли, но солнце светило круглые сутки и надобность в освещении палаток отпадала. Теперь же, особенно по ночам, заметно смеркалось, и в наших палатках становилось темнее и темнее.
Вопрос о том, заходит ли солнце за горизонт, или только прячется за горы, окружающие лагерь, возникал у нас во второй половине августа неоднократно. Ответы на него давались предположительные и разноречивые, хотя для его разрешения требовалось только выждать ясную погоду и подняться в середине ночи на одну из гор.
18 августа поздно вечером мы с Даней, проходя по плато полуострова Эммелины, специально задержались, чтобы взглянуть на заход светила. В полночь солнце приблизилось к горизонту, коснулось его своим нижним краем, покраснело, вытянулось, стало похоже на малинового цвета огурец, и тут же начало подниматься, выпрямляться и бледнеть.
В двадцатых числах августа ночи в палатках стали такими длинными и темными, что пришлось подумать об искусственном освещении. Эта проблема разрешилась просто. Запас керосина имелся в достатке, а взамен фонарей, оставленных в Темпе, Дима соорудил из консервных банок и пустых бутылок светильники, вошедшие в наш обиход под названием «ламп-полумолний».
Приближались зима и полярная ночь, работы на острове подходили к концу. Однако до появления в палатках светильников он казался еще очень далеким. Неяркий огонек Диминых изделий не только осветил наши жилища, но и породил новую тему для рассуждений и споров: как выезжать с острова. Она вдруг сразу взволновала всех. Чаще стали поговаривать о Ленинграде (большинство товарищей были ленинградцы) и вообще о Большой Земле, о преимуществах и недостатках морского и воздушного транспортов применительно к нашему положению. За столом во время завтрака, обеда и ужина выдвигались все новые планы нашей эвакуации.