Нидлом овладело неприятное чувство. «С Коваловой что-то не так», — подумал он.
Через пять минут Нидл был у знакомого ему комиссара Шотте на Цедлицгассе. Шотте тут же поручил секретарше разыскать документы, касающиеся Коваловой.
— Материалы были затребованы группой «С», — доложила секретарша. — Вы тогда были в отпуске, господин комиссар.
— Группа «С» министерства внутренних дел? — воскликнул Нидл. Он смотрел на Шотте, а тот на него.
— Вы обожжетесь на этом деле, — заметил наконец Шотте. — Это пустой номер.
— Но я должен хоть что-то знать.
— Никто не обязан что-то знать, — сказал Шотте. — Для чего вообще вы ведете розыски?
— По делу Фридемана, — ответил Нидл.
Шотте нахмурился.
— Оставьте это, Нидл, и придержите Шельбаума.
Но не таков был Нидл. Он считал: коль дано задание, его надо непременно выполнить. Четверть часа спустя он уже был на Херренгассе, где доложил о себе в отделе 17.
Когда потом Нидл вспоминал о разговоре, его всякий раз заново охватывало чувство негодования. О явке в этот отдел надо докладывать предварительно за четыре недели в письменной форме, да еще по меньшей мере часа два просидеть на скамейке. На этот раз его принял сам начальник сектора, к которому он и заходить-то не собирался…
— Вы хотите посмотреть на материалы относительно этой Коваловой? — холодно спросил начальник. — Почему?
— Мы ведем расследование по делу Фридемана, — ответил Нидл.
— В настоящее время мы перерегистрируем иностранцев, проживающих у нас длительное время, — сказал начальник сектора. — Я не могу в это вмешиваться.
Инспектор молчал. Он понимал, что это была пустейшая отговорка. «С каких пор министерство внутренних дел занято такими мелочами?» — хотелось ему спросить.
— Вы идете по ложному следу, — закончил начальник сектора.
Когда Нидл доложил Шельбауму обстановку, обер-комиссар длительное время хранил молчание. Затем сказал:
— Постепенно я кое-что начинаю понимать.
— Следовательно, мы оставим Ковалову в покое? — констатировал Нидл.
— Нет! — резко сказал Шельбаум. — Пусть группа «С» имеет свои основания для ее охраны. Но нам никто не помешает выяснить, какую роль она сыграла в деле Фридемана.
— Ты думаешь, мой дядя был непорядочным человеком? — спросила Карин Петера. Они сидели у нее дома и долго беседовали о том, что случилось в последние дни.
— Я не имею в виду его отношение к женщинам, — сказала она. — Иногда у меня возникает такое чувство, что будто на самом деле он был совсем другим человеком. Возможно, он вел двойную жизнь.
— Возможно, — согласился Ланцендорф.
Он взял со стола коробку и достал сигарету.
— Ты не понимаешь меня, — печально сказала Карин. — Вовсе я не думаю, что он сегодня был одним, а завтра другим. Речь идет об ином.
Петер Ланцендорф поискал спички в кармане.
— Отчего же, — сказал он, — я понимаю. Пусть твой дядя, допустим, и имел сомнительные качества, но это не дает оснований предполагать самое наихудшее.
Карин вздохнула с облегчением. Заметив, что Петер так и не нашел спички, она вышла в другую комнату и, вернувшись, протянула ему серебряную зажигалку. Он прикурил, машинально рассматривая зажигалку, и увидел инициалы: «ЭЛ».
— Чья это? — спросил он.
— Моя, — ответила она. — Ее я получила от моего дяди. Ты можешь оставить ее себе. Я ведь не курю.
Он не считал себя вправе принимать подарок, но не хотел обидеть Карин.
— Здесь не твои инициалы, — сказал он.
— Так ведь она и не предназначалась мне в подарок, — сказала она с легким раздумьем. — Когда я убирала комнату, то нашла ее в ночном шкафчике. Хотела отдать, а он сказал, чтобы я ее выбросила на свалку.
— На свалку?! — воскликнул Ланцендорф. — Серебряную зажигалку!
Карин кивнула.
— Потому-то я ее и сохранила.
— Откуда она у него?
— Она была в числе закладных вещей, которые клиенты при носили в обеспечение кредита, — ответила Карин. — Если кто-то своевременно не расплачивался, то вещь переходила в собственность кредитора. Так, по крайней мере, он объяснил мне.
— Не ломбард же был у твоего дяди, — с недоверием произнес он.
— Конечно, нет, — сказала она. — Но это имело какое-то отношение к его делам.
Петер Ланцендорф еще раз оглядел маленькую серебряную вещичку, и в голове его внезапно возникло воспоминание, от которого перехватило дух.
Сегодня в первой половине дня Петер несколько раз пытался дозвониться до Роберта Гофштеттера, того самого школьного товарища, который устроил его в институт, а сам ушел в редакцию «Абендпост». Дозвониться удалось лишь после обеда. Роберт сказал, что если он придет к нему около четырех часов, то еще застанет его в редакции. О чем идет речь? О процессе Армбрустера, проходившем четыре года назад? Он попросит достать материалы из редакционного архива. Вот почему Петер старался быть пунктуальным. Роберт его уже ждал, теряя терпение.