В пятидесяти четырех случаях при исследовании эксгумированных трупов были выявлены многоосколочные переломы костей черепов, а в одиннадцати — на костях черепов были выявлены дырчатые переломы, представлявшие собой огнестрельные повреждения. Учитывая их локализацию и характер, следует считать, что причиной смерти пятидесяти четырех человек явилась травма головы, в том числе в одиннадцати случаях вследствие огнестрельных пулевых ранений. Многоосколочные переломы костей черепа могли возникнуть также и от огнестрельных ранений, однако из-за дефекта костей черепа выявить их не было возможности. В восьми случаях определить характер и локализацию повреждений не удалось из-за отсутствия всех частей скелетов, были найдены лишь отдельные их части, сопоставить которые невозможно.
Как отмечено выше, в пятидесяти четырех случаях были выявлены крупные переломы костей черепа, из них в одиннадцати случаях — входные огнестрельные повреждения в затылочной и теменной костях, а также и выходные — в лобовой кости. На основании этих данных следует полагать, что выстрелы в погибших производились в тот момент, когда они были повернуты спиной к тому, кто стрелял.
Формы и размеры огнестрельных повреждений костей дают основание полагать, что все они были пулевые, а в двух случаях смерть наступила вследствие травмы головы».
Таковы объективные доказательства расстрела людей.
Как же происходила эта расправа? Кто именно чинил ее? Об этом свидетельствуют живые — немногие уцелевшие.
7 июля 1941 года. Вершина лета. По народной традиции ее отмечает праздник Ивана Купалы. В канун праздника жгут на лугу костры, в чаще леса ищут сказочный цветок папоротника, у реки девушки плетут и бросают в воду веночки — гадают о счастье, о суженых…
В том году, первом из тяжких лет оккупации, было, разумеется, не до папоротникового цвета. Но древняя традиция напоминает о себе всякий год, а в тяжелый — даже сильнее. Молодежь не собралась веселой толпой за селом водить хороводы, и старые и малые сидели по домам. Кое-кто решился пойти в церковь, приодевшись в праздничное, не зная, что день Ивана Купалы станет для подгородцев страшным днем.
Неожиданно на улицах села появились полицаи. Они стучали в ворота, в двери хат, приказывали тотчас же собираться всем у пистенеровского дома. Кто не шел — выволакивали на улицу и под дулами карабинов гнали на пригорок, к месту сбора.
Гонимые шли целыми семьями — отцы, матери, дети. Мужчины в киптариках — карпатских безрукавках — и вышитых сорочках, женщины в нарядных платьях, в наброшенных на плечи веселых цветастых платках. Но на лицах у всех было недоумение и страх. Предчувствовали недоброе. Некоторые женщины плакали. Кто-то о чем-то предупреждал, кто-то советовал, но в голосах звучала растерянность.
— Куда ведут, Володя? Зачем? — кричала вдогонку пожилая женщина, мать комсомольца Владимира Пистоляка.
— Не знаю, ничего не знаю, мама!
Конвоируемую толпу обогнала военная машина с фашистами — солдатами и двумя офицерами. Она остановилась у дома Пистенера.
Согнанные туда люди узнали в одном из прибывших офицеров-эсэсовцев бывшего здешнего лесопромышленника Питера Ментена. Солдаты в гитлеровской форме с автоматами наперевес стояли поодаль. На пригорке сгрудившаяся толпа селян оказалась окруженной цепью полицаев с карабинами. Комендант полиции Филипп Миллер, предатель из числа местных жителей, юлил возле офицеров.
Ментен не спеша обвел толпу своими бесцветными глазами. И взгляд его словно говорил — Теперь вы узнаете, кто я такой.
Эти мысленно произнесенные Ментеном слова — не домысел автора. Сам Ментен впоследствии рассказывал своему шоферу об «акции» в Подгородцах, трактуя расправу как героическое деяние арийца. Он нисколько не сомневался, что вправе покарать мученической смертью тех, кто, как он говорил, участвовал в распределении его земли между крестьянами после воссоединения западных украинских земель с Советской Украиной, казнить тех, кто протестовал против незаконных штрафов, налагавшихся паном лесопромышленником, тех, кто отстаивал честь и достоинство человека.
Знакомясь с происшедшим в Подгородцах, я вспомнил эпизод, которому был свидетелем в детстве. В 1918 году в моем родном селе Каплуновке, расположенном на стыке Харьковской, Полтавской и Сумской областей, немецкие солдаты и пресмыкавшийся перед ними гетманец также согнали селян и объявили, что за разгром в 1917 году помещичьей усадьбы Харитоненко налагается контрибуция на каплуновских крестьян в сумме трех миллионов рублей золотом. Ни более, ни менее!