– Мама, а если мне не удастся написать ничего оригинального?
– Единственное, что мешает тебе быть оригинальной, так это ошибочное убеждение, что тебя кто-то слушает. Возьми все из старых книг, замени слово-другое, никто и не заметит.
– Правда? – промурлыкала, как довольная кошка, Мариэтта. На мгновение мне показалось, что она вот-вот начнет вылизываться.
– А со мной что? – спросил Пирс.
– Проще простого, – сказала мамочка. – Ты станешь знаменитым киноактером.
– Круто, – сказал Пирс. – Работы много будет?
– Нет. Все вы должны помогать друг другу, не забывать друг друга ни в горе, ни в радости и перестать грызться.
– Это, пожалуй, слишком, – сказал Теодор, и мы направились к двери.
11
– А у англичанина какая машина? – спросила я, когда мы все упихивались в нашу.
Хорошо бы, у него была новая. В нашей машине пахнет плесенью и ржавчиной, хотя Теодор и обтянул сиденья искусственным мехом тигровой расцветки. Из-под днища все время дымит, и Пирс ничего не может с этим поделать, только постоянно бормочет себе под нос что-то про каталитический дожигатель.
Руль и приборная доска заросли паутиной. Пирс как-то хотел ее смахнуть, но мы не разрешили – мы давно уже привязались к живущему в машине пауку. Это не коричневый паук-отшельник, а какой-то другой, с мощным желтым задом, которым он любит вызывающе покачивать. Пауку нравится ездить с нами на прогулки – это всегда видно по тому, как он начинает махать лапками. Иногда мы приносим сонную муху и суем гостинец ему в паутину.
– Ты разжирел, – сказала Мариэтта Леопольду, сидящему у нее на коленях. – Полюбуйтесь! – Она ущипнула его за бока. – Настоящие жопьи ушки.
– Терпеть не могу этого выражения, – сказала я. – Так какая у англичанина машина?
– По-моему, арендованная, – сказала мамочка, пытавшаяся выехать со двора задом. Она терпеть не может ездить задом, потому что считает это противным Божьему промыслу. – Это что такое? Я на кого-то наехала?
– Я разжирел? – сказал Леопольд. – Вы правда думаете, что я жирный?
– Ну разве ты можешь быть жирным? – сказала я. – Тебе же всего шесть лет.
– Тебе-то откуда знать? – сказал он. – Ты же без очков ничего не видишь. Надо мне больше приседаний делать.
– Зацикленность на собственном теле – признак душевного убожества. Я думала, членам моей семьи оно не свойственно, – сказала мамочка, чудом не наехав на дерево.
– Мам, хочешь, я поведу? – предложил Пирс.
– Нет, Пирс, спасибо. В этом нет необходимости. Может, вам не нравится, как я вожу, но я хотя бы еду медленно и никогда не попадаю в аварии.
– Иногда мне кажется, что в прошлой жизни я была деревом, – сказала я. – Помню, как меня распилили пополам. Противное ощущение.
– Леопольд, пересядь к Теодору, – сказала Мариэтта. – Ты слишком тяжелый, у меня от тебя ноги зудят.
– Только не ко мне, – сказал Теодор. – Я только что выгладил брюки.
– Все меня ненавидят, – сказал Леопольд.
– Садись ко мне, – сказала я. – Я тебя не ненавижу. Я не такая, как они.
Леопольд перелез через Теодора, сел ко мне на колени, свернулся калачиком и обвил руками мою шею. Я потерла его животик, твердый и круглый, как половинка дыни.
– Малыш мой любименький, – сказала я и, самодовольно ухмыляясь, обвела взглядом остальных.
Пирс повернулся ко мне.
– Ты хуже мамочки сюсюкаешь.
– Она сюсюкает умиротворяюще, – сказала Мариэтта.
– Слащаво, – сказал Теодор. – Типичное поведение женщины определенного возраста.
– Кретины слабоумные! – сказала я.
– Дети! – сказала мамочка. – Я этого не потерплю! Вы что, не можете не ругаться? Я так в аварию попаду. Какие вы все озлобленные!
– Убери руки с моей шеи, – сказала я Леопольду. – Ты меня задушишь.
– В лифте мама вечно всем улыбается и со всеми здоровается, – сказал Пирс.
– А в супермаркете пытается очаровать кассиршу, – сказала Мариэтта.
– Ей хочется, чтобы все ее любили, – сказал Теодор. – Чтобы доказать, что лучше ее никого нет. Это так утомляет.
– Как сучка, которая валится на спину, едва завидев кобеля, – сказала Мариэтта.
– Вы правы, – сказала мамочка. – Это утомляет. Действительно, почему я не веду себя как вы? Почему не злюсь, почему никого не оскорбляю? Вот умру, может, вы хоть тогда поймете, как были ко мне несправедливы.
– А я, я ведь не такой, да? – спросил Леопольд.
– Может, мне покраситься в брюнетку, а спереди высветлить две пряди, как у невесты Дракулы? – сказала я.