– Это ты о поэзии лорда Байрона? – сказала я. – Красавец Байрон, поэт-романтик, с густыми черными кудрями и античным профилем?
– Он был юмористом, у него было что-то с ногой и еще с горлом, отчего он и растолстел. Нам так рассказывали. Учительница говорила, что если и есть кто, рядом с кем мы можем чувствовать себя людьми, так это старина Джордж Байрон.
– Ты хорошо запомнил? Он был юмористом?
– В основном. «Глаза его серей свинца, В лице – синюшность мертвеца». – Пирс задумчиво ковырял в носу. – Они заставили меня выучить наизусть всю эту бредятину. Поэтому-то я и думаю, что мне будет трудновато запоминать всякие роли. Голова у меня уже забита доверху. Слушай, а волосы из носа очень торчат?
– Прекрати немедленно! – сказала я. – Иначе я завизжу, и так и буду визжать не переставая.
– Как вы думаете, может, заказать завтрак для Трейфа? – сказал Леопольд.
– Пожалуйста. Только будет ли он есть окорок? – сказала я. – Свинину он ненавидит. Он даже яйца не ест, если их пожарили с сосисками или беконом.
– Можно попросить сделать без ветчины, – сказал Леопольд. – Он и не догадается, что это некошерное.
– Это мысль, – сказала я.
Пирс зевнул.
– Я сейчас вырублюсь, – сказал он.
– Выпей кофе, – посоветовала я. – Леопольд, а о чем ты беседовал с отцом? Что он за человек?
– Он мне сказал, что гомосексуалисты давным-давно должны были вымереть, потому что они не размножаются.
Я задумалась.
– Может, и не размножаются, – сказала я наконец, – зато плодятся.
21
– Ты хоть не думаешь, что у меня есть гомосексуальные наклонности? – спросил меня Пирс у кассы. Он заплатил по счету и купил себе сигареты.
– Кобелю плевать, что трахать, – сказала я и сунула в карман пачку вафель «Кит-Кэт», пакетик молочных ирисок и леденцы для Эдварда.
– Ага, – сказал Пирс, помолчав. Он был озадачен, но польщен. – Ты права. – Мы ждали сдачу и еду для Трейфа. Пирс взял с витрины коробочку. – Глянь-ка! «Метамфетамин. Новая формула». Круто! Винт – и без рецепта! Но, блин, дорого…
– Пирс! – сказала я предостерегающе. – Не забывай, мы ограничены в средствах. Вот что я придумала: я буду раз в две минуты говорить тебе гадости. Ты начнешь злиться и не заснешь.
В машине я поставила поднос на заднее сиденье и смотрела, как Трейф деликатно пожирает яйца и тост. Леопольд с Пирсом стояли у багажника и спорили о том, как его открыть. Внезапно в щели показался огромный страшный глаз.
– Эй! – сказал Эдвард. – Чем это так вкусно пахнет? Это вы мне завтрак принесли?
– Ой, – сказала я, – чуть не забыла. Потерпи немного. – Я вытащила из кармана пачку вафель и показала ее глазу. Глаз исчез, и появилась рука. – Нам тоже оставь, – велела я. – Эдвард, расскажи, что именно ты натворил.
– Я – ничего, – сказал Эдвард. – Это был кто-то другой. А они мне шьют.
– Давай поговорим о тебе в третьем лице, – предложила я. – Может, так будет легче. Я слышала, что серийные убийцы предпочитают рассказывать о себе в третьем лице. Что он сделал?
– Он позабавился с библиотекаршей, – буркнул Эдвард. – Пока она была без сознания.
– Зачем же он так поступил, а, Эдвард?
– Он ненавидит людей, – сказал Эдвард. – Он их ненавидит и хочет иметь над ними власть.
– Разумное объяснение. Могу себе представить, что бы делала я, если бы испытывала подобные чувства. А как по-твоему, почему он их испытывает?
– Потому что люди считают, что он хуже их. Единственным человеком, к которому он не испытывал ненависти, была твоя мать, но потом и она стала его раздражать.
– Но моя мать гораздо старше его.
– Я сказал своей мамусечке: «Может, ты и старенькая, но не волнуйся: пока я хожу по этой земле, никто тебя в приют не отправит. Будешь жить со мной». У меня было одно-единственное условие: чтобы она без разрешения из своей комнаты не выходила.
– Может, все вели себя так, будто они лучше его, потому, что они на самом деле лучше?
– Нет! Стоило самой распоследней секретарше из соцобеспечения на него взглянуть, так и она начинала улыбаться этак свысока, покровительственно. Но окончательно все испоганили ее дети. Если бы эти испорченные, избалованные, гадкие, никчемные дети не мешались вечно под ногами, у него с твоей матерью все могло сложиться по-другому. Хотя… кто знает, может, все равно ничего хорошего бы не получилось. Никогда не получается.
Он трещал дальше, а я вылезла из машины и подошла к братьям.