С мамой мы дружим. Папу давно похоронили, вдвоем остались. Не расстаемся теперь. Советуемся по любому поводу. Мама меня всему научила. Я и косить умею. Сейчас руками редко косят. А я выйду за огород на берег, берег пологий в том месте, плавно загибается и весь травой зарастает, а трава высокая, густая. Сосед мне литовку насадит по руке, отобьет, а точу сама. Закошу от городьбы, и погнала ряд за рядом, и погнала. Такое наслаждение, косьба. И жалко, что отойдет совсем скоро такой-то труд, ручной труд, древний. Ведь это же сколько веков косили руками, представить страшно. Выкошу берег, сама сгребу, в копны сложу, потом уже в стожок.
А уж домашнюю работу любую своими руками делаю с охотой. У вас какое любимое время года? Весна, да? А я осень люблю. Случается, выпадают одна за другой такие осени — долгие, погожие. Ядреные, как говорит мама. Как удивительно в лесу тогда, полыхает все будто, красок не счесть. А спустя неделю-другую листопад зашуршит листьями. Ветер волнует деревья, кружит листву над полями. Птицы улетают, грустновато немного делается. Запасаемся на зиму грибами, ягодами. Брусника у нас моченая всегда до весны, грузди соленые, опята маринованные. Вот уже и в огороде убрано все, капуста порублена, засолена, огурцы засолены. А на дворе теплынь, осень продолжается, и конца-края не видно осени…
В зимние вечера любим мы с мамой сидеть подолгу, разговаривать. Вяжем что-то или просто сидим, сумерничаем. Мама рассказывает, как жили до войны, в войну, после. В избе у нас чисто, уютно, печка протоплена. Мамина кровать в передней, а моя в горнице. Цветов много в избе разных, по подоконникам цветы в горшках.
А перед сном раздумаюсь я о маме, что вот состарится она и умрет. И так лихо мне станет, до слез. Останусь одна, одной-то сиротливо будет, без мамы. Как представлю себе — ой-ой-ой. Иной раз и поплачу тихонечко, чтобы мама не слышала.
— Замуж выйдете.
— Выйти-то я выйду, да разве муж сможет мне маму заменить. Не видели вы ее. Хоть и досталось в жизни, а не сломалась. Песенница. А гостеприимная — на всю деревню. Начнем под праздник какой-либо с нею в четыре руки стряпать пироги, да блины, да шаньги. Гостей назовем, своих, деревенских. Придет сосед пастух с гармонью. Мама с гостями за столом, а я угощаю. Налью красненького в стаканы, обнесу по разу, по другому. Повеселеют бабы и ну петь, ну плясать. А пастух подыгрывает. Пляшут с припевками. Ох, какие частушки бабы иногда поют, — девушка засмеялась, прижмуривая глаза. — Вот как мы живем. А вы говорите — остаться в городе. Да разве бы в городе жила я так, хоть и с мамой? Я бы тоской изошла по деревне своей, по избе, по деревенским. Истосковалась бы в первый же месяц. Как вот вы сами тоскуете по Жирновке, по Шегарке, избе родительской…
Подплыл к пристани пароход «Онега», пассажирам объявили посадку. Мы встали. Девушка протянула руку, прощаясь. Разговор начал я натужно, а расставаться так скоро мне уже и не хотелось.
— Спасибо большое, — сказала девушка, — успехов вам всяческих.
— Вам спасибо. Так славно поговорили.
— Жалко, что не оказалось у вас с собой книжки вашей.
— Теперь уж в следующий раз. При новой встрече.
— Ежели окажетесь в наших краях, заходите. Имеете представление, где мы живем. Встретим дорогим гостем. Вдруг меня не застанете дома, мама будет о вас знать. Да она и так знает, книги читала.
— Спасибо. Кланяйтесь от меня маме своей,
— Непременно. Ну, я пошла. До свидания.
— Позвольте поцеловать руку вашу?
— Поцелуйте, — девушка слегка покраснела.
Взяв сумку, направилась она к трапу, а я смотрел ей вслед, представляя, какой дородной станет она, когда родит, как долго по жизни пронесет свою некрасивую красоту, какими будут ее дети. Смотрел вослед отвалившему от причала пароходу, думая о том, о чем подумал бы в данную минуту почти каждый. Вот если бы не лета, не семья, не болезни, бросить бы все и уехать с нею туда, где простая, здоровая, понятная мне жизнь, от которой я ушел когда-то и которую по сей день не могу забыть.