— Так оно и должно быть. Грустно другое. Крупных писателей мы почему-то всегда ищем на стороне, стыдясь и боясь подумать, что они могут быть рядом. А он как раз и был рядом.
— Но ведь есть же читатели, понимающие цену ему?
— Таких много и со временем будет еще больше.
— Я с вами откровенна. Сознаюсь, что если люблю кого-то или что-то, то — до дна. Так вот и с Казаковым. С Буниным, с Блоком. Вдруг при мне начнут говорить о ком-то из них, признаваться в любви, я не могу слушать. Выхожу. Так ревную.
— Со многими так происходит, поверьте.
— А как вы относитесь к разговорам, что он повторяет Бунина?
— Это придумали злые и завистливые люди, литераторы. Иные из них сами и лыка не вяжут, а вот поди же ты, судят так. С различными литераторами приходилось разговаривать о Казакове. Одни его и за писателя не считают, другие, морщась, признают кое-какие достоинства. Третьи искренне любят, но их меньше. С литераторами лучше не говорить о нем. Многим он просто мешал. Я этого долго не понимал, потом уж догадался, в чем дело.
— Странно все это.
— Казаков совершенно самостоятелен. А Бунин — школа его. Казаков как бы продолжение школы. Художнику без школ не обойтись. Любому. Для меня Казаков является неким мостом, перекинутым из старой литературы в нашу. Из той, что называется образцовой.
— У вас никогда не создавалось такого впечатления, что будто его вообще не существует в современной литературе? Об одних пишут без конца, говорят, обсуждают. А о нем ни слова.
— Он сам заметил это. С печалью.
— Помните пятидесятилетие его. Ни наград, ни премий, ни статей юбилейных. Поместили заметочку в «Литературной газете» и все.
— Это помню. Ему бы лишь за одно умение обращаться с русским языком дать самую высшую литературную премию. Хотя, может быть, таким художникам, как он, не нужны премии, награды. Ни к чему. Они свободны от всего этого. Работают и все. Пишут, рисуют, играют…
— Но все же обидно. Иной обвешан различными званиями, наградами, регалиями. А вам не кажется, что некоторые писатели, о ком то и дело появляются статьи, все они, кстати, теперь лауреаты Государственных премий, — что во многом идут по пятам за Казаковым, то есть дописывают те темы, которые он подымал много лет назад?
— Да, это так.
— Неужели ни у кого из них не дрогнуло сердце при мысли о Казакове, когда им присуждали и вручали премии?
— Уверен, что сердца дрогнули, но только не от мысли о Казакове.
— Неужели никто из них не захотел отказаться в пользу Казакова?
— Как видите, ничего подобного не случилось.
— Скажите, вы учились чему-нибудь у Казакова?
— Это один из моих учителей,
— А кроме него?
— Аксаков, Бунин.
— Я читала в одном из журналов ответы ваши на анкету, в них ни Аксаков, ни Бунин названы не были, а были Лермонтов и Хемингуэй.
— В анкете речь шла не о литературной школе, а о самых любимых писателях, которые наиболее выразили в своих стихах и прозе мое внутреннее состояние. Они выразили — Лермонтов и Хемингуэй.
— Это ваши самые любимые?
— Самые любимые.
— А что у Хемингуэя нравится вам более всего?
— Все, за малым исключением.
— Вы часто упоминаете Лермонтова. Он, по сути, и должен быть вашим первым учителем. Так ведь, да?
— Так оно и есть, он первый.
— Почему же вы не назвали его рядом с Аксаковым и Буниным?
— Рад бы назвать. Чему и как учусь у Аксакова и Бунина — могу объяснить внятно. Чему учусь у Лермонтова — объяснить не сумею. Но он постоянно во мне. Перечитываю его чаще других.
— Что для вас главнее в Лермонтове — поэт или прозаик?
— Прозаик. Ничего не знаю выше лермонтовской прозы.
— У вас есть Лермонтовская энциклопедия?
— Имеется.
— Мне брат двоюродный прислал из-за Урала. Он в институте литературу преподает. Прислал как новогодний подарок. Ну и книга! Все в ней о нем. Она так у меня на столе и лежит. Вечером устану от тетрадей, отвлекусь на минуту, казалось, открою наугад, начну читать и — на полчаса. Все интересно. Сколько нового, неожиданного. Ей цены нет, этой книге, а тираж обидно мал. Попробуй, купи. Новостью для меня было прежде всего, что в нем смешались три крови, в Лермонтове. То, что его предки выходцы из Шотландии, я знала и раньше. А вот третья кровь! Это, видимо, и дало результаты — дар такой могучий. И клок светлых волос надо лбом — признак высокой породы. Помните, у Печорина светлые волосы, а усы и брови черные. Лермонтов там как раз рассуждает о породе,