— Всем им бесконечно благодарен по сей день. И сохраню благодарность надолго. И первому редактору своему, и первому художнику.
— И что же, дружите вы с той поры с кем-то из них, переписываетесь?
— Нет, до дружбы не дошло. Им это не нужно. И не переписываемся. Иногда, редко, правда, вижусь с тем или иным. Чаще всего — с критиком. Но и то редко, хотя внимание его чувствую постоянно. Встречаясь, мы с улыбкой вспоминаем наше знакомство. Теперь уже не показываю ему написанного, он отпустил вожжи, считая, что я давно нахожусь в свободном полете, называя меня блудным сыном, но ревностно следит за движением моим. А в первое время, приезжая в Москву с новыми рукописями, шел непременно к нему. Бывалочи, прочтет рассказ или повесть, сядет напротив, положит рукопись на колени и начнет хлестать меня за плохую строку, абзац или целую страницу, а то и за всю не шибко удачную работу.
Лоб залысинами уходит под спадающие волосы, глаза за очками смеются, губы движутся в язвительной улыбке, усы шевелятся, а я сижу, слушаю, чувствуя, как стекает по спине пот. Это были полезные встречи. Критику благодарен более, чем кому другому. Разница в возрасте между нами не столь велика, но перед ним всегда ощущаю себя юнцом, теряюсь в какой-то степени.
— Вы что же, с некоторых пор не хотите утомлять его своей прозой? Стесняетесь? Или нечто другое останавливает вас?
— Стесняюсь. Не будет же он из года в год читать мои сочинения. Не принято так. Да и занят он, много работает. Семья.
— Это сколько же вы отдали времени новому для себя ремеслу?
— Порядочно. Одиннадцатый год.
— Рады?
— Устал.
— Но хоть удовлетворены?
— Иногда есть удовлетворение, иногда нет.
— По-иному все представлялось?
— Никак не представлялось. Открывал каждый новый день.
— А в состоянии вы бросить писательство? Найдется мужество?
— Все чаще об этом думаю.
— Надеюсь, вы не играете?
— Как перед иконой.
— Спасибо. Скажите, а много вас по стране?
— Десять тысяч, кажется.
— С ума сойти. Но зачем так много?
— Не знаю. Десять тысяч, да. Столько же, примерно, на подходе.
— С ума сойти. Что, недостаточно десяти? Еще будут принимать?
— Без конца.
— Но зачем?
— Не знаю.
— Булгакова нет на вас. Или — самого Михаила Юрьевича.
— И правда.
— А вы можете сказать, сколько по стране издают в год художественных книг? Особенно стихотворных сборников?
— Не могу. Неимоверное количество. Не поддается учету.
— Но зачем?
— Не знаю. Не планирую, не издаю.
— Издали бы семь-десять хороших сборников, дав им широкий тираж. Издали бы лучше историю России, Соловьева, скажем. Попробуй, прочти Соловьева. Или Карамзина. Или Ключевского. Родился в России, живешь в России, а историю ее не знаешь. Стыдно. Почему не знаешь — книг нужных нет, а макулатурой завалены прилавки, склады, библиотеки.
— Всеми этими вопросами, как вы понимаете, не ведаю.
— Послушайте, что происходит с нашей литературой? Десять тысяч членов, а читать почти нечего. Десятка два-три имен назвать можно и все. А остальные. Что делают остальные?
— Пишут.
— Стыдно, мне кажется, плохо писать, имея перед глазами полки с классикой. Стыдно плохо писать, когда рядом с тобой жил человек, написавший «Тихий Дон», жили рядом Булгаков и Казаков.
— Как видите, не стыдятся.
— А вы обратили внимание на фотографии юбиляров в «Литературной газете»? Нет, вы обратили внимание на то, как они сидят?
— Давно обратил.
— Они не просто сидят, они думают. Сидят с мыслью на челе. Подбородок подперт кулаком, взгляд устремлен в пространство. Зачем они так сидят, не знаете?
— Об этом надо бы у них самих спросить. Они ведь не просто живут, они постоянно озабочены раздумьями о судьбе отечества, народа, о котором пишут. Такие они в жизни, такие и на фотографиях — с высокой думой на челе. Что же это за мыслитель, ежели он будет сидеть абы как. Вот и позируют перед фотографом.
— А некоторые согнутым указательным пальцем поддерживают подбородок. Палец приставлен к подбородку…
— Кому как нравится.
— Уж вы, пожалуйста, не фотографируйтесь так.
— Обещаю.
— А что, очень удобно быть писателем? Уютно?
— В какой-то степени удобно. И тепло, да. Не надобно, скажем, где-то служить. Вставать затемно при любой погоде и ехать городским транспортом на завод, к станку. Или в контору какую. Можно спать до девяти, встать, пописать, позевывая, попить чаю. А не хочется — не пиши. Каково качество написанного — не важно, всегда найдутся сердобольные дяди и тети, которые что угодно протянут в любые редакции и издательства, да еще после всего и критику напишут хвалебную. Автору останется получить денежки.