Сан-Хосе с ласковым неодобрением взирает на неё со страницы браузера, и зов отчего дома настолько силён, что на несколько минут Бейли практически убеждает себя, что и в самом деле туда уедет. И мерцающая в руках банковская карта, и электронный билет, — всё говорит о том, что скоро она будет дома.
В этом есть какая-то ирония — то, что действительность не такова. Мир словно научился врать Бейли в ответ на её ложь миру.
На часах — четыре утра. Дверь соседнего дома открывается, и Джеймс вываливается наружу, заспанный и взъерошенный. Он ступает по лужайке босыми ногами, не замечая ни стылой земли, ни замершей улицы; на нём нет ни куртки, ни пуловера. И вещей при нём тоже нет.
Бейли привстаёт со стула, чтобы лучше его видеть. Ей всегда нравилось смотреть, как он уходит, как исчезает вдали, отрешённый от мирских дел, ни с чем не связанный, никем не запомненный.
Куда он шёл и куда стремился — вопросы, ответы на которые не важны. Зная его цель, Финсток не знает, как и когда он её достигнет.
В этот раз узнать это важно.
Джеймс Скотт растворяется в утреннем тумане. И Бейли, много лет желающая избавиться от него, улыбается. Теперь не он следует за ней неотступной тенью, а она шагает по его следам.
Девушка опускается обратно и глядит на фотографию Сан-Хосе. Она не сможет увидеть дом так скоро, как ей бы хотелось, но сейчас, запечатлев в памяти удаляющийся силуэт Джеймса, Бейли думает, что, когда в следующий раз у неё в руках будет билет, она обязательно им воспользуется.
***
Бобби зол. Так зол, что хоть Бейли и мила, и на кухне пахнет горячим завтраком, он тут же будит свою команду гневными звонками, заканчивая примерно так: «Немедленно вставай, Гринберг, и не забудь удалить мой номер! Его у тебя точно быть не должно!».
Бейли сидит тихо, недоумевая, зачем дяде понадобилось гонять команду, если в этом году игр не запланировано, но не влезает. Ей понятно, что Бобби раздосадован и сбит с толку предъявленным ему электронным билетом в Сан-Хосе.
Она дёргается только тогда, когда Бобби швыряет телефон на стол. В этом движении — обессиленном и покинутом — всё то, что мужчина скрывает за злостью.
— Перестань, — говорит она тогда. — Пожалуйста, перестань на меня сердиться.
Бейли подходит к дяде и утыкается носом ему в грудь, как делала в детстве. Разбитая ваза прощалась с лёгкостью, но могло ли так быть с сердцем?
Она ненавидит себя за это; ненавидит, что он, такой странный, смешной и самый верный, вынужден быть одиноким. Неужели всегда так будет — те, кого он любит и кто любит его, будут его оставлять? Сначала Патриция, теперь Бейли. И неужели он всегда будет ждать их назад и винить всех кругом; кого угодно, но не их?
— Могла бы и раньше сказать, — бубнит Бобби и похлопывает её по спине: — А со школой что прикажешь делать? У тебя выпускной год, между прочим.
— Я не могла заснуть сегодня, — шепчет девушка, словно дело лишь в этом. — Не думала, что будет так трудно сюда вернуться.
Ложь. Продолжай лгать, Бейли, притворяйся, что ты — всё ещё ты, что Джеймс не изменил тебя, а Наоми не открыла на это глаза. Лги.
— Я хочу повидать родителей. Хочу немного прийти в себя и забыть всё, что произошло, — просит она. — Это всего на несколько дней. Я скоро вернусь.
— Мы можем переехать в другой дом.
— Ну да, в крепость без окон и без дверей. А зайти туда можно будет по невидимым ступенькам, расположение которых будет известно только нам, — смеётся Бейли, хотя ей вовсе не смешно.
Ей горько. Горько потому, что нельзя сказать правду; горько потому, что Бобби настолько любит её, что принимает тупое оправдание «на меня напала бешеная собака в этом самом доме».
«Если всё получится, — клянётся она самой себе. — Я соглашусь учиться играть в лакросс, даже если покалечу всю его команду».
— К тому же, — продолжает Бейли, ведь если остановиться, она, чего доброго, останется. Плюнет на всё и останется. — Ты сам рассказал родителям о случившемся. Они теперь не успокоятся, пока не проверят целостность всех моих конечностей.
Мужчина закатывает глаза, вспомнив Лукаса.
— Я отвезу тебя в аэропорт Стоктона, — в конце концов, произносит он без особой охоты.
На это у Бейли тоже готов ответ:
— Я заказала вчера такси, — ложь.
— Ночью? — удивляется Бобби.
— Ага… Они отвезут меня в Стоктон, и я полечу в Сан-Хосе. Но ты можешь забрать меня на обратном пути, потому что… если честно, я спустила на это все деньги, что присылали родители, — винится Бейли.
— Представляю, сколько с тебя содрали за то, чтобы ты могла улететь сегодня.
«Скорее, за то, чтобы я могла не улететь», — думает девушка.
— Тогда останусь дома и провожу тебя, — решает Бобби.
— Не хочу тебя разочаровывать, но ты поднял всю команду по лакроссу и велел им «сей же час принести свои ласты в школу», — Бейли улыбается и кивает на его брошенный, но продолжающий подавать сигнал телефон.
— Да что за чёрт, — ругается мужчина, но порицающий взгляд племянницы заставляет не продолжать.
Оба их телефона синхронно пищат. Девушка вынимает мобильный из кармана джинсов:
— Это мама. Я отправила ей сообщение, что приеду, — говорит она. — Спрашивает, во сколько им меня встречать.
А сама тем временем смотрит на незнакомый номер, но точно знает, что это Питер:
«Придумала?»
Почему-то мысль о том, что Хейл, где бы он ни был, сидит и печатает ей сообщения, заставляет усмехнуться. Она быстро смотрит на дядю, боясь, что её веселье только сильнее его расстроит, но тот смотрит в экран собственного телефона.
«Надеюсь, у тебя есть машина», — отвечает Бейли.
«Я заинтригован».
— Бейли, — голос дяди заставляет напрячься и снова принять оборонную позицию. Но его непонимающий взгляд обезоруживает: — Почему Патерсон пишет, что хочет всегда быть твоим провожатым? И что значит — он не против помочь и с чем-то ещё?
Звук очередного пришедшего сообщения Бейли не слышит из-за своего смеха. И почему-то лицо дяди вынуждает её смеяться громче.
***
«Интересно, он чувствовал то же?»
Бейли выходит из дома совсем налегке. Самое тяжёлое в её арсенале — старая охотничья куртка. Словно вышла ненадолго, словно скоро вернётся.
Единственная выдающая её вещь — легковесный ноутбук в сумке наперевес.
Она не берёт почти ничего — Бобби не поймёт. Действительно, зачем ей собирать чемоданы, если она едет в собственный дом и скоро собирается вернуться?
Запирая дом дяди, она вспоминает Джеймса в предрассветных лучах. Его беззаботность, лёгкость, свободу — да, он определённо чувствовал то же, что и она сейчас.
— Бейли.
Стилински стоит внизу на подъездной дорожке, и по его лицу становится понятно, что стоит он уже давно.
— Стайлз? — она смотрит на него, удивлённая настолько, что забывает о дистанции. Девушка спускается со ступенек. — Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть в школе?
— Надо поговорить.
— Я уже говорила, что…
Что-то в его лице останавливает её. Замкнутость движений, расстояние, созданное не ею, а выдержанное им, навевает плохие мысли; и его подозрительность больше смущает, чем ранит.
— Поговорить… о чём?
Стилински медлит, оглядывая её.
Бейли всё ещё маленькая и нескладная, с оленьими глазами, спрятанными за линзами очков, только против воли Стайлз видит другое — напряжение, скрытость, всё то, что находится за внешним обликом и мимолётно проскальзывает.
Как наяву, он видит, как она бледнеет, узнав, что его отец — шериф, и спрашивает: «У кого-нибудь ещё родители работают в органах правопорядка?», и Лидия интересуется: «У тебя какие-то проблемы с законом?».
Видит, как она говорит Наоми: «Тебя не должно быть здесь».
Видит, как она отнекивается и уверяет, что на неё не напали, она просто упала на дороге.
Он видит.
— Стайлз…
— Джеймс запугивает тебя?
— Что?
Наверное, Бейли никогда не перестанет удивляться тому, что люди могут связать её с Джеймсом, что кто-то вроде Наоми или Стайлза может так просто говорить об этом.