Бейли не продолжает, Питеру и так ясно, что дальше – Джеймс убил Алисию на глазах Финсток. Вот когда её любовь дала трещину и проклюнулась ненависть. Всё равно, если умирали сотни, но как простить смерть того, кого она любила?
– У Джеймса нет границы, нет черты, за которую он не может ступить.
– Думаешь? – не соглашается Хейл. – А мне кажется, есть. Это ты.
– То, что сегодня мне ничего не угрожает, не значит, что завтра я буду жива. Это же Джеймс, – казалось, слова эти всё для неё объясняют. Пока остальные пытались найти логику в его поступках, Бейли отмахивалась: «Это же Джеймс», – и принимала его решения как данность.
Может, Финсток и считала, что не так уж и много для него значит, но Питер так не думает. Возможно, она единственная, кто хотя бы приблизился к пониманию этого психа. Да, Джеймс мог назвать её своей по праву рождения, но не могли ли их отношения прогрессировать до того, что он сумел оценить её? Или даже полюбить – так, как мог только он.
Странным образом связь эта, которую Хейл поначалу желал использовать, начинала раздражать. У Бейли и Джеймса было что-то особенное, – нить, которая никак не хотела рваться; волокна натягивались и лопались, но всегда оставалось ещё одно, сцепляющее их судьбы.
В том, как Бэй говорила о Джеймсе, Питер слышал ненависть, но не глухую, а звонкую, бьющуюся о стенки забытой нежности. Даже сейчас он продолжал значить для неё слишком много.
И Питер задаётся вопросом: сумеет ли она дойти до конца?
– Это уже не важно, – словно услышав, отвечает Бейли. – Моя семья значит для меня больше, чем он.
– А как же Джексон?
– Джеймс чтит указ. Джексон – внебрачное дитя предателя, но всё же его сын. Он не убьёт его. Может, сильно покалечит.
Они сидят совсем близко, склонив головы друг к другу. И Бейли говорит о любви к другому мужчине, о первой любви, оставившей ей столько шрамов, однако рассказ не причиняет ей столько боли, как она изначально думала. Наоборот – становится легче.
Свежие воспоминания оттесняют старые. Последние годы Джеймс был центром её вселенной, и она тонула в болоте прошлого. С появлением Питера в её жизни Бейли обрела опору под ногами; сжирающая её изнутри тайна поделилась между двумя.
И ночной поцелуй отзывается в ней теперь не смущением, а спокойной уверенностью, словно все дыры в ней оказались залатаны. С той самой секунды, как Джеймс поставил на ней свою печать и она покорно приняла своё положение, Бейли принадлежала ему. А сегодня впервые поняла: она вовсе не обязана подчиняться. На ней есть и метки, оставленные Питером Хейлом.
У неё есть выбор, опора, надежда.
И всё это дал ей этот мужчина.
Бейли склоняется, уже ни о чём не думая, и оставляет лёгкий поцелуй в уголке его губ. И конечно, уста тут же согреваются, и сомнения улетают прочь.
Прошлое уже не важно. Она повторяет это с момента гибели Алисии, но верит только теперь. Какая разница, кем была Бейли? Какая разница, кем она станет?
Главное, что происходит сейчас.
И в это мгновение автобус слетает с трассы.
***
Бейли не боится. Она вообще ничего не чувствует. Даже пистолет – ледяная, смертоносная вещь – ощущается как продолжение её самой. А то, что дрожат руки, так это с непривычки, не более.
Как это произошло? В какой момент она поняла, что всё рухнуло? Когда автобус завис над обрывом? Когда они с Питером выбрались из него, уже зная наверняка, что это дело рук Джеймса, и всё равно отправились в этот дом?
Почему они продолжили путь, если понимали, что их поджидают? Вот и результат – Питер стоит на пороге, не в силах преодолеть препятствие в виде пепла рябины, Наоми истекает кровью на полу, а у неё в руках – пистолет. Джеймс так спокойно, почти с лаской вложил его в её ладони.
Похоже на сон – странный, сюрреалистичный бред.
Джеймс разводит руки в стороны. Вот он, прямо перед ней, – отличная мишень.
– В голову и в сердце, букашка, – напоминает мужчина, и Бейли кивает, подходит ближе, и дуло пистолета упирается ему в лоб. Она давит с такой силой, словно надеясь, что пистолет пройдёт сквозь голову, и на этом всё закончится.
– Стреляй, – хрипит Наоми и сплёвывает кровавый сгусток.
Финсток снова кивает, волосы падают на взмокшее лицо.
– Стреляй!
Вместо крика у Марл выходит лишь жалобно промычать. Аконит, невидимой сетью стянувший тело, разум оставил невредимым, и теперь она смотрит на всё это и не понимает: почему? У девчонки есть всё, чтобы избавиться от Джеймса, чего она медлит?
– Наоми права, букашка, – мягко говорит Джеймс. – Стреляй.
«Стреляй», – эхом отзывается в голове. Но она не стреляет.
– Бейли.
Девушка едва поворачивает голову на его голос. Смешно – Хейл не может войти, значит, Джеймс не может выйти. Они поймали монстра; жми на курок, и дело с концом.
– Иди сюда.
Два простых слова, но в них столько силы!
Она может уйти. Джеймс не может, а она – да. Это его заперли, не её. Бейли не нужно следовать за ним, подчиняться ему, слушать его, больше ничего не нужно.
– Всё хорошо, – продолжает Питер. – Иди ко мне.
– Стреляй, – вторит Наоми.
Не обращая внимания на пистолет, Джеймс чуть сдвигает голову, чтобы лучше видеть Питера. При взгляде на мужчину лицо его заостряется, ладони обхватывают дрожащие кисти Бэй и сжимают.
– Стреляй, букашка, – подбадривает он, но смотрит на Хейла, самоуверенный и довольный. – Ну же, убей меня. Ты ведь хочешь этого.
«Я хочу», – соглашается Бэй, но не может выстрелить и злится на саму себя. Ну почему, почему, почему?
Рук Финсток не отнимает. Годы рядом с Джеймсом научили её терпению и послушанию. Насколько сильна эта связь? На её рёбрах синяки, оставленные им, на бёдрах – царапины от когтей, в крови – яд его обещаний, в голове – чужие мысли.
Может ли Бейли существовать без него?
– Бейли, – вновь зовёт Питер.
Питер. Его пальцы причиняют боль, давят на пожелтевшие гематомы, выдавливают страх, ненависть, подчинение. На их место приходит жар, от которого внутри всё стягивается и ноет.
У тебя есть выбор, Бейли, помнишь?
Прошлое не важно. Стреляй.
«Не могу, – с ужасом понимает она. – Господи, я не могу».
– Я не могу, – дрожащим голосом произносит Бейли вслух, и Наоми смотрит на неё затуманенными яростными глазами.
Джеймс смеётся над Финсток, как над неразумным ребёнком:
– Конечно, не можешь. Ты моя. Иду я – идёшь ты; умру я – и ты умрёшь. Ты ничто без меня.
Наоми в бессильной злобе, балансируя на границе сознания, ещё бьёт кулаком по полу, и он поддевает её голову мыском ноги, приструнивая. Марл этого не замечает, захлёбываясь в крови, и кожа её уже приобретает трупный оттенок.
Джеймс вздыхает, будто она вновь его разочаровала, и обращается к Хейлу:
– Думаешь, ты первый, кого букашка толкает на моё убийство? – усмехается мужчина. – О, она многих к этому вела. Это почти стало для нас традицией, эдакой игрой. Хотя я и несколько устал от этого. Нужно было дать ей пистолет в самый первый раз, чтобы выбить из головы эти глупости. Ведь мысли – ерунда. Главное, что букашка никогда не убьёт меня, как и я никогда не убью её, пусть порой и мечтаю свернуть эту маленькую шейку.
Джеймс раздражается, когда Бейли продолжает молчать, а Питер даже не смотрит на него – только на Финсток.
Потому пальцы Джеймса сжимают дуло пистолета сильнее, он тянет его на себя, и девушка покачивается, потеряв равновесие. Джей с лёгкостью её удерживает и прижимает. В следующую секунду губы его касаются холодных неотзывчивых губ, мнут их и терзают. Бейли даже не отталкивает его, она вовсе никак не реагирует. Джеймсу всё равно – ответа он не ждёт. Он не получает его уже много лет.