Значит, это последний раз, когда они едут вместе? Когда они просто вместе?
Впрочем, последний раз всё равно бы случился. Они бы так же разошлись, если бы вместе избавились от Джеймса.
«Когда ты станешь альфой, что будет со мной?» — вспоминает Финсток свой вопрос. Разве ответ на это — не то, что она будет свободна?
Хочет ли она свободы?
Может, дело в том, что прощаться всегда тяжело. Хотя прощание с Джеймсом было ей в радость; даже его отвергнутый взгляд вспоминается с удовлетворением. А с Хейлом прощаться не хочется. Тогда она просто к этому не готова? Слишком внезапно?
Или нет — дело в том, что он первый после Алисии, кому она рассказала правду, как она есть. Конечно, ей трудно его отпустить.
«Теперь он будет охотиться на Джеймса в одиночку?» — пронзает девушку тревожная мысль.
А вдруг тот убьёт Питера? Нет-нет, смерть — не для него; он уже с ней встречался, и всё же жив. Но вдруг..? Ведь Хейл, как и она, из плоти и крови и может уйти из этого мира, как и пришёл.
Бейли обычно не волнует, если умирает кто-то за пределами её сферы «люблю». Наверное, она размякла из-за частых мыслей об Алисии. Пожалуй, с некоторых пор она жалеет всех… Нет, Скотта ей не жаль. Если бы не Стайлз, плевать бы она хотела на МакКолла.
А возможная смерть Питера её беспокоит.
Ну разве ей не всё равно?
Но быть с Питером ей нравится. Нравится говорить с ним, ощущая, как правда сама плывёт к нему в руки; нравится, как она ощущает себя рядом с ним, — словно всё возможно.
Бейли выбрала Питера, потому что в её войне нужен был тот, кто ни перед чем не остановится, даже перед смертью. Её поразил и восхитил рассказ Джексона — о Лоре, обращении Скотта и воскрешении старшего Хейла. История о мужчине, отказавшемся умирать.
Финсток так погрузилась в мысли о борьбе с Джеймсом, что забыла — все когда-нибудь умирают. Питер — тоже, пусть и находится для неё за пределами понятия «все». И осознание отзывается в ней такой глубокой тоской, будто она уже его потеряла.
Дыхание перехватывает. Ей хочется позвать мужчину, спросить о чём-то, и чтобы он промолчал, но Бэй поняла бы его, как всегда; хочется, но не получается. Сдерживает страх услышать не то, что она желает.
И что теперь, что теперь?
Зачем она сказала Джеймсу все те вещи? Нет, зачем они туда поехали? Пусть бы всё это оставалось лишь в планах, а она бы и дальше была с Питером. Ещё хотя бы день, неделю, если повезёт — месяц.
«Зачем это? — тут же думает девушка. — Зачем мне оттягивать неизбежное?»
Но от печали так просто не избавиться, и от горечи расставания — тоже.
Она просто не хочет расставаться с Питером. И причины тут не важны.
Бейкон-Хиллс принимает её обратно с нескрываемой ехидцей — она возвращается в дом дяди, но возвращается одна. Ей придётся привыкать снова быть одной. Никто уже не сумеет разобрать в ней правду до того, как она начнёт говорить, и ни с кем ей не захочется делиться. Даже родители, когда девушка всё им расскажет, не сделаются ей ближе. Напротив — тяжесть лет, прожитых во лжи, разобщит их.
Питер крутит руль вправо отрывистым движением руки. Он раздражён, и Бейли чувствует себя виноватой. Мужчина замечает этот взгляд, и это бесит его ещё больше.
— Хватит пялиться.
Финсток отворачивается к окну, не проронив ни слова. И это тоже бесит.
Спроси она что или скажи — мужчина бы ответил и остыл. Но девчонка молчит, словно воды в рот набрала, и внутри Питера всё продолжает гореть. Пламя неясных образов — ухмыляющийся Джеймс, Бейли в считанных сантиметрах от него, уголья, оставшиеся от их замысла — вспыхивает ярче; перед глазами мелькают всполохи, и Хейлу кажется, что он ощущает этот жар кожей.
Бейли издаёт странный горловой звук. Питер смотрит на неё и видит огненную тень на её лице. Сначала он удивляется, а после понимает, что происходит.
Огонь у края дороги взвивается до небес из самых низов ада.
— Бейли!
Стайлз возникает из клубов дыма прямо перед остановившейся машиной и упирается ладонями в капот. Дикие, красные от гари глаза, наверное, о многом говорят Финсток, хотя юноша ничего не произносит, кроме её имени.
Девушка вылетает из машины, прежде чем мешанина эмоций образует её запах — аромат из отрицания, отчаяния, ярости и паники. Бейли мчится по дороге, а пепел оседает на её волосах.
Она спешит, не особо понимая, зачем торопится и что, в сущности, делает, как в состоянии аффекта.
— Бейли! — вновь окликает её Стайлз и заходится кашлем.
Финсток бежит, не разбирая пути. А огонь, влекущий её к себе, безжалостен и прекрасен. Ей кажется — горит не дом, а она сама.
Питер отталкивает Стайлза и бежит за ней следом. Стилински ничего не говорит по поводу того, что они вместе, кажется, он даже этого не замечает: карие воспалённые глаза полны боли.
Старый дом мисс Голлум, малопригодный для жилья, оказывается идеальным топливом, и довольный рёв огня прорезает воздух.
Бейли ныряет внутрь здания, а через секунду возле входной двери с шипением обрушивается балка.
Питер не хочет слышать, но всё же слышит клокочущее сердце Бэй. И биение ещё двух сердец за окнами задымлённой гостиной.
Не пройдёт и минуты, как одно из них замолкнет навсегда.
========== Глава 14 ==========
Кругом на удивление тихо: она не слышит ни криков, ни уличной суматохи, ни сирен. Всё это, конечно, есть, — это и ещё скрип дома, оседающего под натиском огня; но Бейли никак на шум не реагирует.
Всё, что её волнует, — замершее под пальцами сердце. Единственный звук, который она смогла бы услышать, а его нет — только в висках стучит, бьёт набатом ускользающая мысль: «Пожалуйста, нет, пожалуйста, нет, пожалуйста, нет, пожалуйста».
— Бейли!
«Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста».
— Стайлз, нет!
Голос Скотта звучит подобно музыке на фоне — так легко не заметить. И доносится он будто издалека, из какого-то иного мира. Мир же Финсток заключён в прокоптившихся стенах гостиной, сужен до кольца огня, танцующего вокруг тающих, словно воск, трупов.
Она и сама плавится, как восковая свеча, — не от жара, а от беспомощности.
«Пожалуйста»
Бейли склоняется, и пальцы, не веря, ощупывают рану на горле, с рваными краями, как у изорванного холста. Рот девушки приоткрывается, чтобы вымолить, прокричать несогласное: «Пожалуйста!», — и она действительно слышит крик.
Этот протяжный, похожий на долгое эхо вопль доходит до её сознания; в нём ответ, который ей не нужен. И Бэй сжимается, закрывает уши руками. Не слушать, не верить.
— Пожалуйста, — шепчет она одними губами и прижимается лбом к неживой груди. — Мам, ну пожалуйста!
У Пат такое горячее тело, что в её смерть совсем не верится. Мертвецы — они холодные. И пусть кругом огонь, и пусть нечем дышать, а от горла женщины осталась разверстая дыра, — Бейли отказывается верить.
— Мам, мамочка…
Даже умершая, Патриция сохраняет на лице спокойствие; и это выражение действует как-то утешающе, словно она боялась, что её вид может напугать дочь, и старалась принять смерть достойно.
Бейли это ощущает — заботу той, кого уже нет. И отказывается верить.
— Ну, мам…
В её шёпоте слёз не слышно, только исконно детская растерянность, только непонимание. Девушка приподнимает мать за голову и гладит длинные волосы.
Пламя подбирается ближе и разгорается, освещая комнату, выявляя из тени стеклянные глаза Лукаса, и Бейли отводит взгляд. Она не может заставить себя смотреть на то, что некогда было её отцом — на торчащие, как пики, белёсые рёбра, опустошённую грудную клетку.
Девушка продолжает обнимать мёртвую мать, чей внешний вид внушает хотя бы крохотную надежду. Отпустить их обоих — слишком для неё.
И она вцепляется в Патрицию пальцами, оставляя вмятины, к которым никогда не прильёт кровь; вцепляется с упрямой уверенностью, что никогда её не отпустит, будет держать до тех пор, пока мама не откроет глаза или она не закроет свои.
Бейли не знает, что жизнь Пат прервалась в ту секунду, как только дочь её увидела. Это всё, что смогла урвать у смерти Патриция, — мимолётное прощание, оставшееся незамеченным.