Улыбка эта скоро сходит с его лица. Потому что Бейли сквозь тревожный сон нежным голосом, от которого у Джеймса щемит внутри, произносит одно-единственное слово:
— Питер.
***
Бейли нравится сидеть на коленях.
Она помнит, что, когда была маленькой, только самый ленивый человек не тянул к ней руки. Впрочем, когда она выросла, мало что изменилось, потому что для большинства людей она так и осталась маленькой.
Но больше всего Бейли Финсток любила сидеть на коленях Джеймса.
Ей нравилось, как он держал её, как его ладонь скользила по её спине, путаясь в растрёпанных чёрных волосах, как подбородок мужчины касался её плеча и как они часами сидели в полном молчании.
Ей было не более пятнадцати лет. И они любили друг друга — тихо, без поцелуев и тех касаний, от которых бросает в дрожь.
Джеймса можно было обвинить во многом: в убийствах, сумасшествии и манипулировании одной глупой блондинкой, но уж точно не в растлении малолетних.
Потому что Бейли ни тогда, ни сейчас, будучи уже совершеннолетней, не была для него женщиной. Она была всем и никем; она была — и он любил то, что она есть.
На самом деле с того момента, как они впервые встретились, когда Бейли отворила ему дверь своего дома и он ей улыбнулся, и до сегодняшнего дня Джеймс так и не смог объяснить себе, почему он любил её.
Потому ли, что она была добра к нему, когда никто не был? Или оттого, что в серых глазах её, ещё невинных, светилось что-то, что ему не было дано?
Тогда Бейли такими вещами не интересовалась. Это уже многим после она решила, что Джеймс Скотт никогда её не любил. Убедить себя в этом было проще, чем копаться в мозгах того, кто не мог понять себя сам.
Бейли сказала себе, что Джеймс просто держал её на привязи, как трофей, как дочь предателя. Но были моменты, которые она объяснить не могла; моменты, когда она чувствовала. Например, когда он держал её на своих коленях.
Это были самые трогательные мгновения в их истории. И даже спустя годы ненависти к этому безумному мужчине воспоминания о тех секундах продолжали приносить ей необъяснимый покой. Маленькая девочка в объятиях убийцы. И ей не страшно. Ей совсем не страшно.
В то время Джеймс ещё звал её по имени, не употребляя этого «букашка», от которого у Финсток сводило челюсти. С «букашкой» всё изменилось, словно сама Бейли, и без того маленькая, с лёгкостью помещавшаяся на его коленях, уменьшилась до размера жучка.
Но это началось уже после смерти Алисии. Девушка и сама ощущала себя насекомым, которого этот мужчина, коего, как Бэй считала, она знала, может раздавить в любой момент.
И сейчас, сидя на его коленях, вдыхая знакомый запах, она всё ещё была Бейли, и вместо тишины звучало эхо слов Джеймса: «Бейли… Бейли… Бейли…», — и она чувствовала себя в безопасности.
И это было неправильно.
Потому что он — мужчина, убивший её подругу, разобравший её жизнь по кусочкам и выстроивший в совершенно иной пазл, тот, который подходил именно ему. Мужчина, забравший у неё семью.
Но ненависти нет. Ничего нет, только глубокий, необъяснимый покой.
Вернувшись в мгновения своего давнего счастья, Бейли наконец понимает, почему Джеймс не пробуждает в ней жажды крови, той, что мучает её по отношению к МакКоллу. Вновь обнимая Джеймса, она слышит спокойный стук своего сердца — тогда и сейчас.
Бейли убедила себя, что Джеймс никогда её не любил. Но если взглянуть правде в глаза, дело всегда было в ней.
Это она его не любила.
Для Джеймса она была всем, и ей это нравилось, как и сидеть на его коленях. А потом ей стало надоедать.
Она говорила себе, что выросла и увидела, какой Джеймс на самом деле монстр. Но по правде, Бейли всего лишь нашла предлог не избавиться от него, а оттолкнуть. Алисия была предлогом.
Бейли знала, что Джеймс сумасшедший, знала, что он подвержен вспышкам агрессии, знала, что его можно спровоцировать, и он не сможет контролировать свои действия. Бейли знала и рассказала Алисии.
Но всё вышло из-под контроля, как и всегда. Смерть Алисии Бейли не учла. Но она стала предлогом.
Вот, почему Бейли не винит Джеймса в гибели своих родителей. Она знает, что он не монстр — это она выставила его таковым. Скотт МакКолл воспользовался им так же, как когда-то в случае с Алисией воспользовалась сама Бейли.
Это она — монстр.
Бейли и сейчас явственно это чувствует. Потому что, даже отстранившись от Джеймса, она видит лицо совсем другого мужчины. И его голос, продолжающий называть её имя, звучит иначе, звучит так, что сердцу в груди становится тесно.
«Я схожу с ума, — думает девушка. — Это всё неправда. Это не я; я никогда о таком не думала и ничего из этого не делала. Всё было по-настоящему, я не врала, я не хотела…»
«Ты убила Алисию, — шепчет кто-то в её голове, и в шёпоте она узнаёт себя. — И Наоми. И родителей. Ты убьёшь всех. Потому что только это ты и умеешь».
«Это неправда».
«Ты — дочь своего отца. Ты принадлежишь стае, которую он покинул; ты такая же, как и они. Нет, ты хуже их: никто из них не вёл таких игр… Только Грегори. Тебе следовало родиться его ребёнком… он бы тобой гордился».
«Я ошибалась… много раз. Но все ошибаются. Такова суть людей».
«И убийц, — звучит шёпот. — У тебя есть потребности, Бейли, которые нужно удовлетворять. Тебе нравится ощущать вкус крови… Вспомни Джеймса, он стольких убил, но ты никогда ни о чём его не спрашивала. Не любила его, но не спрашивала. Тебе это нравилось».
«Я не убийца. Я не хочу быть…»
«Но ты и сейчас хочешь убить. Стоит только представить вкус крови МакКолла… каково это — разорвать его глотку зубами?»
«Это чудовищно».
«Но он это заслужил».
«Это ужасная смерть».
«Но он это заслужил».
«Никто этого не заслуживает».
«Но он заслужил».
И сколько бы Бейли ни противилась, голос повторял: «Заслужил, заслужил, заслужил». И ради всего святого, она и сама стала это повторять, и у неё не осталось аргументов. Ей действительно хочется увидеть его смерть; нет, хочется самой пустить ему кровь, чтобы он страдал, чтобы…
Бейли смотрит в глаза мужчины, который ещё несколько минут назад был Джеймсом.
— Бэмби.
Она всхлипывает. Питер поднимает ладонь и касается ею щеки девушки.
— Всё хорошо, Бэмби.
— Питер, — произносит Бейли.
Она делает вид, что удивляется. Логично, что здесь был Джеймс, их объединяло слишком многое, чтобы оно могло просто исчезнуть, перестав мучить её. Но при чём здесь Питер?
Их ничего не связывает, верно?
«Ложь, ложь, ложь, ложь, — пропел монстр. — Маленькая лгунья».
Бейли чувствует усталость. Она и правда лгунья — из тех, что лгут всем и себе тоже; из тех, что даже себя могут убедить в том, что всё было не так.
И она уже сама не знает, что правда, а что нет. И самое страшное, Бейли Финсток не может сказать, кто она и что на самом деле сделала. Это Джеймс убил Алисию или она? Она использовала его или он? А Питер — любил ли его человек или монстр внутри неё?
— Я ничего не понимаю, Питер, — признаётся она шёпотом монстра. — И мне очень-очень страшно.
Мужчина обнимает её, но горечь внутри неё не рассеивается. Бейли чувствует, что это сон, ничего этого не существует, но всё равно просит:
— Пожалуйста, не оставляй меня. Пожалуйста, помоги мне.
Джеймс стирает слёзы с лица спящей Бейли. Его пальцы слегка подрагивают: мужчина не в силах поверить, что это действительно происходит. Не имя Питера, сорвавшееся с её губ, приводит его в отчаяние, а тонко-протяжное: «Мне страшно».
Джеймсу тоже страшно.
Потому что обращение пошло не так.
Потому что это не совсем Бейли.
***
Наутро Бейли просыпается из-за того, что в палату заходит Мелисса. Как её медсестра, женщина наведывается к ней несколько раз за сутки, а как мать альфы, обратившего её, — и того чаще.