— Прежде всего ты моя жена!
— Жена- это друг и товарищ.Друга уважают, а не принижают. Зачем тебе жена? Купи пылесос, это обойдется дешевле.
— У тебя нет сердца, Лена. «Дешевле, дороже»! Сплошные расчеты, рассуждения.А где чувство, где любовь, где семья? Ведь у нас может быть сын, продолжатель рода!
Елена выпрямляется, как будто ее стегнули кнутом.
— Ты хочешь воспитывать моего Витьку? — гневно восклицает она.- Чему ты научишь его? Набивать комнату ценными вещами, губить чужие открытия ради своего покоя, говорить девушкам красивые слова и унижать их? Нет, мой сын никогда не будет Тартаковым! Пускай твоя фамилия вымирает. Я думаю, что при коммунизме тартаковых не будет вообще.
Она выбежала, махнув рукой. Тартаков оторопело смотрел ей вслед. Так гордился он своим умением жить… но что-то изменилось в этом мире. Поражение за поражением! Кто виноват? Судьба!
— Добрый день, Вадим Георгиевич.
Это Тася поздоровалась. Тартаков стоял у нее на дороге, загораживая выход.
— А, Эвридика!
— Я еду на гору, Вадим Георгиевич. Буду звонить вам в девять часов. Когда вы пойдете делать снимки?
— Не знаю, зачем идти,- мрачно сказал Тартаков.- Брошу все и уеду. Снимки — тлен. Все тлен, Эвридика. И я сам тоже. Тартаковы вымирают, при коммунизме их не будет вообще. Это установлено наукой.
3
Кашин прилетел на вершину вулкана рано утром тридцатого апреля. Он долго ходил по площадке, прикладывая руку к сердцу, потому что был уже немолод и неважно чувствовал себя после резкого подъема на высоту. Бурильщики доложили, что до проектной глубины осталось пятнадцать метров. Бур работал на дне глубокой скважины, но трубы хорошо проводили звук, и на поверхности слышен был гул и рев запертых в подземелье горячих газов. Кашин наклонился над скважиной, резкий запах сернистого газа ударил в ноздри. Инженер закашлялся и сказал:
— Немедленно прекращайте работу и эвакуируйте людей. Нельзя играть с опасностью. Взрывать надо!
То, что сооружалось неделями, было снято за несколько часов. Общежития разобрали, бур извлекли на поверхность, вышки положили наземь, развинтили и погрузили на прицепы. На место вышек лебедки подтянули целые пакеты широкогорлых труб, которые должны были подводить пар к турбинам.
Затем приступили ю работе подрывники. Они наполнили мешки аммоналом, снабдили взрывателями и осторожно спустили в скважины.
Подготовка заняла весь день. И наконец наступила долгожданная секунда, завершающая труд нескольких тысяч строителей, инженеров, ученых, начиная с Грибова, Шатрова… или даже с Крашенинникова.
В маленькой землянке на склоне горы собрались почти все ведущие инженеры и бригадиры, Мовчан в том числе. Был здесь и Грибов и, конечно, Яковлев, как представитель заказчиков- жителей Камчатки. Была и Спицына в числе почетных гостей. В последние годы супруги уже не работали- вышли на пенсию и поселились в Петропавловске. Даже Дмитриевский приехал, несмотря на запрещение врачей. «Посмотрим, будете ли вы совершать восхождения в моем возрасте»,- сказал он.
Кашин нажал кнопку, включая взрыв, и, забывая о правилах безопасности, первый выбежал из землянки.
На фоне темнеющего неба смутно синела снеговая вершина. Трубы нельзя было различить. Как это обычно бывает, первые секунды показались томительно длинными,и Кашин успел удивиться: «Почему нет взрыва? Не оборвались ли шнуры?» А взрыв уже произошел, но газы и пепел еще неслись вверх по скважинам.
Но вот блеснул огонь. Косой язык оранжевого пламени взвился над ближайшей трубой.Вдали сверкнул второй язычок, третий… Густой черный пепел заклубился, набирая высоту. Это летели из пробитого вулкана кусочки остывшей лавы, захваченные газами.
— Первое в мире искусственное извержение!- торжественно объявил Дмитриевский.
До землянки донесся рев вырвавшихся на волю подземных газов. Разбуженный вулкан рычал свирепым, гневным басом.
— При подлинном извержении больше шуму было,- хладнокровно заметил Грибов.
Через несколько минут оранжевые языки стали короче. Огонь как бы уходил в землю. При его меркнущем свете клубы пепла казались ржавыми. Только они и светились над темно-голубой горой.
Тогда Кашин включил заслонки турбин. Ржавый свет исчез, словно его отрезали ножом. Горячие газы ринулись на лопатки турбин. Зрители ждали минуту, другую, задерживая дыхание, затем кто-то тихонько ахнул. Гора внезапно осветилась.
Вдоль и поперек по темному массиву возникли цепочки огней, как бы светящиеся схемы, идущие по склонам к кратеру. Близкие фонари сияли спокойным желтым светом, дальние рассыпались мерцающим бисером, мелкой звездной пылью. Укрощенный вулкан прилежно работал, разогревая нити в сотнях фонарей.
С минуту Кашин любовался этой картиной, затем вернулся в, землянку и взял трубку телефона.
— Дайте мне лавопровод. Кашин говорит. Наверху полный порядок. А вы готовы? Ка-ак? Почему не работает комбайн?- В голосе начальника послышались угрожающие нотки.- Примите все меры! Не только Ковалев- сами идите в забой! Сейчас прилечу и посмотрю, в чем дело!
4
Мовчана не взяли на вертолет. На лаволитейный завод он попал только через два часа.
Как обычно после аварии, на площадке было много постороннего народа. Передавались разные слухи, каждое слово мгновенно распространялось среди взволнованных рабочих. На крыльце конторы пожилой крепильщик, только что выбравшийся из несгораемого костюма, рассказывал окружающим последние новости. Рядом у стенки стоял его асбестовый костюм. Издали одежду можно было принять за человека. Низенький рассказчик выглядел подростком рядом со своим собственным костюмом.
— Что там натворили? Обвал? Крепление лопнуло? — спросил Мовчан.
— Зубья прихватило,- нехотя сказал рабочий.- Комбайн стал- и ни туда ни сюда.
— Дайте пройти, товарищи!
На крыльце появились начальник строительства, Котов и Тартаков. Котов был молчалив и бледен- он недавно вышел из больницы. Геолог растерянно щурился и заикался. Неприятно было смотреть на беспомощную суетливость этого крупного, самоуверенного человека.
— Что вы мне объясняете?- говорил Кашин, сердито глядя на Тартакова снизу вверх.- Вот ему объясняйте, изобретателю, Его машину вы загубили. Меня интересует другое… Что вы предлагаете сейчас?
А Тартаков от волнения, должно быть, не понимал, о чем его спрашивают, и продолжал оправдываться:
— Лава прорвалась из-за вынужденного простоя, Михаил Прокофьевич. Если бы комбайн работал, Михаил Прокофьевич, и подавалась вода для охлаждения, все было бы как следует. Если бы с самого начала…
— Почему же вы не предупредили с самого начала?
— Но вы отдали приказ никому не входить в лавопровод без вашего разрешения.
— Вас этот приказ не касался. А нужно было особое разрешение- спросили бы…
— Но в этих условиях съемку должна была вести Вербина. Между тем она…
— Глупости какие! Тася находилась на горе, за три километра от комбайна по прямой, а вы были в двадцати пяти метрах от лавы…
— Но если бы у Вербиной было чувство долга…
— «Если бы, кабы, было бы!» — с раздражением прервал Кашин.- В свое время на досуге мы разберемся, кто виноват, вы, Вербина или я! Что вы предлагаете сейчас?
— Но мы вынуждены… вероятно, придется разбирать. Нельзя же оставлять комбайн в трубе.
— Оставлять нельзя, это правильно. И разбирать нельзя: лава еще не застыла. А когда застынет, получится пробка- этакий пыж из базальта и стали. Чем его брать? Ногтями?
— Нет уж, придется рвать,- вздохнул молчавший до сих пор Котов.
— Что рвать?
— Все! Породу, застывшую лаву и комбайн…
— Такую дорогую машину? — заволновался Тартаков.- Мы не имеем права! Я не возьму на себя ответственности. Я даже возражаю.