— Постараюсь, Юрий Сергеевич. Если только меня не выгонят из института.
30
Несколько дней спустя, оставив безрезультатные поиски, экспедиция вернулась на берег. Здесь все было по–прежнему: не умолкая грохотал прибой, каменистая площадка была скользкой от брызг. В пустой мастерской валялись гаечные ключи, паяльные лампы, обрезки жести и проволоки; капли олова застыли на пороге. Капли олова — вот все, что осталось от машины. На них было грустно смотреть, как на склянки с лекарствами на столике умершего. Человек ушел, а склянка стоит…
Незачем было задерживаться на станции, мы с Ходоровым уехали в первый же день. Вновь запрыгала на круглых камнях автомашина, и здание океанологической станции осталось за поворотом. Послышался гул прибоя, потянуло запахом соли, гниющих водорослей. Рыбаки, закатав брюки до колен, развешивали на кольях сети. Вдруг они все, как по команде, обернулись к морю. Прекратив работу, женщины из–под ладони смотрели на волны. Потом все побежали к воде, сгрудились в одном месте. Что там ворочается темное в пене? Туша кита, что ли? Нет, гораздо меньше.
— Стой! — крикнул я шоферу, рванул дверцу и, увлекая камни за собой, падая и вскакивая, покатился вниз.
Да, это была она, наша исчезнувшая машина. Зеленые ленты водорослей вились на ее боках, какие–то пестрые черви налипли на металл. Лопасти были погнуты, один экран разбит. И все же она вернулась, заслуженная путешественница. Что с ней произошло? Каким путем она шла, как выбралась на берег? Как избавилась от опасной лавы? Об этом можно было только догадываться. Спросите кошку, пропадавшую две недели, где она была и кто поцарапал ей глаз? Наша машина тоже не умела разговаривать. Она знала одно: выполнять программу. И программа выполнялась. Машина поворачивала на восток и на север, бурила, измеряла магнетизм, снова бурила, отбирала образцы и складывала их в пустые цилиндры. Так пятьсот километров. А когда на спидометре появилась заданная цифра, машина повернула назад, вернулась по пройденному и записанному в ее магнитной памяти маршруту и вышла на берег почти у самой станции, с ошибкой в два–три километра.
Ходоров первым долгом кинулся к приборам — смотреть, целы ли записи? Я же теребил его: «Где пробы? Где пробы?» Наконец Ходоров вынул какой–то цилиндрик, распечатал его. Там был… нет, не алмаз. Алмазы не так легко найти даже в вулканической трубке. Но я узнал кимберлит, синюю глину — ту самую породу, где встречаются алмазы.
31
Что было дальше?
Было или будет?
Было не так много. На следующий год машина вторично спустилась под воду для детальной разведки и подтвердила, что месторождение алмазов имеется, по–видимому, не беднее знаменитой Голконды.
Сысоев считает, что мне просто повезло.
— Так невозможно делать открытия, — твердит он. — Попирая законы науки, нарушая порядок, ринуться очертя голову… и сразу найти.
Ходоров возглавляет сейчас отдельное конструкторское бюро. Программа обширная. В этом году будет создано десять машин, в будущем — пятьдесят. Предстоит осуществить все, что описывалось в докладе, и много еще непредвиденного, ибо новые задачи возникают ежедневно в разных науках, в том числе и в тех, которые мы с Алешей не знаем.
Георгий Иосифович Гуревич
На прозрачной планете
1
— А не пора ли вам, ребята, домой — в Москву? — сказал Сошин, переступая порог.
«Ребята» — студенты–практиканты — вскочили, когда вошел начальник партии.
— Хотелось бы все–таки видеть результаты, — начал Виктор Шатров.
— Вы сами говорили, что всякое дело надо доводить до конца, — добавила Елена Кравченко, бойкая смуглая девушка, белозубая и черноглазая.
Конечно, давно пора было ехать, они знали это. Летняя практика кончилась, работы не было никакой. Вот и сейчас, перед приходом Сошина, они сидели в культбудке спиной к окну. Спиной — чтобы не глядеть на надоевшую пустыню. Сухая, черная, засыпанная каменным мусором, она тянулась до самого горизонта. Уже на границе неба, на дымчатых вершинах, громоздились облака — обманчивые облака–Все равно они таяли к полудню, не пролив ни одной капли на жаждущую землю.
— А в Москве сейчас дожди, — сказала Елена. — Осенние, унылые, надоедливые.
Впрочем, в голосе у нее не было уныния, скорее зависть. Дожди представлялись отсюда такими заманчивыми.
— Москва и в дождь хороша, — подхватил Виктор. — Мостовые блестят, в них отражаются огни — красные и желтые. Все сверкает, как будто заново выкрашено.